Поэтому скульптура собаки перед бывшим постоялым двором так и не появилась. Ху Юйинь была необыкновенно благодарна Цинь Шутяню. Говорят, что, когда его терзали на собрании, она сидела дома и плакала. Она понимала, что Цинь спас ее от позора, а может быть, и от смерти: если бы она была изображена в виде собаки и дети мочились бы на это изображение, ей оставалось бы только покончить с собой.
Хотя в начальственной бумаге и предписывалось не заниматься формализмом, но каждый раз, когда вредителей выводили напоказ, толпе, им на шею все-таки вешали черные доски, а на головы напяливали дурацкие колпаки. Сельчане слышали, что даже в Пекине, на массовых собраниях, объектам критики вешали черные доски, да еще привязывали их к столбам или избивали. И это крупных кадровых работников, старых революционеров! Чего уж взять с такого местечка, как Лотосы, что оно против Пекина? Оно даже на огромной карте в полстены выглядит не больше спичечной головки, а на многих картах его и вовсе не найти…
Само собой разумеется, что черные доски для вредителей села изготавливал Помешанный Цинь. Чтобы подчеркнуть свою справедливость, он доску для самого себя сделал большего размера, чем для остальных. На каждой доске был написан «ранг» вредителя, а затем его имя, перечеркнутое красным крестом. Этот крест означал, что вредитель за свои преступления заслуживает десяти тысяч расстрелов – по одному на каждом митинге. Во время изготовления черных досок Помешанный Цинь позволил себе еще одну дерзость: не перечеркнул имя новой кулачки Ху Юйинь, но этот его «заговор», как ни странно, ускользнул от зорких глаз революционных масс – вероятно, потому, что в этих глазах рябило от других многочисленных красных крестов. В результате Ху Юйинь выходила напоказ толпе со слезами не обиды, а радости, не переставая благодарить Цинь Шутяня за все, что он для нее делал. Она чувствовала, что они люди одной судьбы, что в этом холодном мире для нее еще сохранилась частица весеннего тепла.
Сельчане говорили, что за десять с лишним лет битья Помешанный Цинь закалился, стал увертливым и опытным бойцом. Каждый раз, когда народные ополченцы вели его на «собрание критики», он не бледнел, не дрожал, а шел спокойно, как на работу. Привычным движением повесив себе на шею черную доску, он неизменно вставал во главе всех вредителей, точно имел мандат на управление ими. Когда его строго окликали: «Закоренелый правый!» или «Помешанный!», он тут же отвечал: «Здесь!», «Есть!» или «Слушаюсь!», причем отвечал коротко и звонко.
Однажды, во время кампании за «очищение классовых рядов», было созвано общее собрание народной коммуны. На огромной площади собрались тысячи людей, в том числе и вредители, которых из всех объединенных бригад тащили связками, как лягушек на базар. Их продемонстрировали толпе и отвели в разные углы площади для политического воспитания. Но вот собрание кончилось, все люди разошлись, а о двадцати трех вредителях из села Лотосы забыли – даже народные ополченцы, которые отвечали за их охрану. Серьезное мероприятие становилось совсем несерьезным. А порядок проведения собраний был таков, что без разрешения секретаря партбюро объединенной бригады ни один вредитель не имел права двинуться с места, иначе он считался нарушителем дисциплины. Что же делать? Торчать тут до следующего года, что ли? Наконец Помешанный Цинь придумал способ: он построил своих собратьев в шеренгу, заставил их рассчитаться и, щелкнув каблуками, отправился к центру пустой площади.
– Гражданин председатель ревкома народной коммуны! Гражданин секретарь партбюро объединенной бригады! Вредители села Лотосы в составе двадцати трех человек, подвергнутые сегодня критике, закончили политическое воспитание и просят разрешения отправиться в свои производственные бригады для дальнейшего воспитания трудом!
Закончив этот доклад, он подождал несколько мгновений, как бы выслушивая чей-то приказ, а затем продолжил:
– Есть подчиниться закону и разойтись! На этом он счел свою миссию выполненной и распустил всех по домам.
* * *
По утрам над главной улицей Лотосов часто стоял туман. Не слышно было ни лая собак, ни крика петухов, люди тоже еще спали. Цинь Шутянь с бамбуковым веником в руках стучал в окно Ху Юйинь, и они встречались самыми первыми. Иногда они останавливались у ворот бывшего постоялого двора и обменивались несколькими приветливыми фразами:
– А ты рано встаешь, брат! Всегда первый меня будишь…
– А ты ведь младше меня на десять с лишним лет, вот и спишь слаще.
– А ты, видать, не очень хорошо сегодня спал?
– Я-то? Да, у меня иногда бывает бессонница – еще с тех времен, когда я занимался умственным трудом.
– И что же ты делаешь ночью, когда не спишь?
– Напеваю песни из свадебных «Посиделок»…
Когда Цинь Шутянь однажды сказал такое, они оба замолчали, потому что свадебные «Посиделки» были связаны для них с неприятными воспоминаниями. Но вообще-то ежедневные утренние встречи стали совершенно неотъемлемой частью их печальной жизни. Если один из них почему-либо не выходил мести улицу, другой очень волновался, как будто у него отнимали что-то чрезвычайно важное. Не смея нарушать приказа, он молча подметал всю улицу, а потом шел и разузнавал, в чем дело. На следующее утро, встречаясь, они улыбались друг другу особенно приветливо.
В это утро опять был туман. Они начали подметать с середины улицы и шли к концам, слышался только шелест бамбуковых листьев по каменным плитам… У ворот сельпо Цинь Шутянь решил передохнуть, прислонился к стене. Вдруг в переулке раздался скрип двери. Цинь выглянул из-за угла и увидел, что из боковой двери сельпо выскользнула коренастая фигура. «Вор!» – первым делом подумал Цинь, но тут же понял, что не прав, потому что в руках у человека ничего не было. Цинь Шутянь очень удивился и широко раскрытыми глазами долго следил за тем, как таинственная фигура исчезает в тумане. Он помнил, что работники сельпо живут на заднем дворе, а здесь обитает одна Ли Госян. Фигура беглеца показалась ему знакомой. Что же за этим кроется? Он не закричал, не посмел закричать, но днем снова подходил к сельпо и не услышал, чтобы там что-нибудь пропало.
На следующее утро тумана не было. Оставив Ху Юйинь на другом конце улицы, Цинь Шутянь пришел на прежнее место, но придвинулся поближе. Вскоре дверь опять заскрипела, и из нее выскользнул все тот же мужчина. На этот раз Цинь Шутянь ясно разглядел его и чуть не задохнулся от удивления. Теперь он тем более не посмел закричать, так как опасность была слишком велика, но, в конце концов, «пока человек живет, его сердце не умирает» – он отправился к Ху Юйинь и, подметая рядом, поведал ей на ушко свою тайну. Потом с опаской добавил:
– Смотри, ни в коем случае никому этого не рассказывай! Соседи с этим делом не сладят, так что нам лучше притвориться, будто мы ослепли. К тому же ты знаешь, в каком мы положении…
– Это он?
– Да.
– А к кому он ходил?
– К ней!
– «Он», «она», «к ней» – ничего не поймешь! – Ху Юйинь развеселилась и даже порозовела. – Черт колючий! Ты, пока говорил, все уши мне исколол. Надо ж хоть иногда бриться!
– Ах да, извини! Обязательно побреюсь, теперь каждый день буду бриться…
Они впервые стояли так близко друг от друга: лицо в лицо, глаза в глаза.
Через несколько дней Цинь Шутянь придумал один хитроумный план и поделился им с Ху Юйинь. Она только усмехнулась и сказала: «Как хочешь!» Впервые нарушив правило, они начали не с подметания улицы, а с того, что набрали в хлеву производственной бригады ведро жидкого навоза и вылили его перед боковой дверью сельпо, так что выходящий из этой двери неминуемо должен был вляпаться в кучу. Потом они спрятались за углом и стали ждать. Как назло, в то утро снова был туман. Всматриваясь вдаль, они невольно прижались друг к другу. Ху Юйинь даже положила голову на плечо Цинь Шутяня, он обнял ее и отпустил только тогда, когда она шлепнула его по руке. Тем временем дверь снова скрипнула, человек вышел и, конечно, поскользнулся на навозе. Видимо, он основательно ударился о каменные плиты, потому что заохал и долго не мог подняться. «Так тебе и надо, так тебе и надо, противный!» – зашептала Ху Юйинь и, словно ребенок, захлопала в ладоши. Цинь Шутянь поспешно схватил ее за руки и зажал ей рот. Его руки были такими горячими, что это тепло отдалось в самом сердце женщины.
Упавший еще несколько раз попробовал подняться, но не смог – видно, сломал себе что-нибудь. Цинь Шутянь сначала испугался, а потом подумал, что это отличный случай хоть немного искупить свою вину, и зашептал Ху Юйинь па ухо, чтобы она как ни в чем не бывало шла подметать улицу. На этот раз он был чисто выбрит и уже не колол ее своей щетиной. Ху Юйинь отпихнула его от себя, но послушалась и пошла подметать.
Цинь Шутянь на цыпочках вернулся на середину главной улицы и вдруг, как будто что-то заметив, побежал к сельпо с криками:
– Кто это? Кто это? Боже, это секретарь Ван! Как вы умудрились споткнуться здесь? Вставайте скорее!
– Это все из-за вас, вредители! Так улицу подметаете! Коровы на ваших глазах кладут кучи на мостовой, а вы даже не замечаете! – злобно ворчал Ван Цюшэ, усаживаясь на плите. Он был весь в навозе и страшно вонял, но не решался поднять голос.
– Я виноват, я очень виноват! Гражданин секретарь, давайте я вам помогу! – Цинь Шутянь дернул Ван Цюшэ за ногу, застрявшую в щели между каменными плитами.
– Ой, тише, ты убьешь меня! Я, видно, вывихнул ногу! – Ван Цюшэ аж вспотел от боли.
Тогда Цинь Шутянь, не боясь грязи и вони, осторожно приподнял секретаря и перенес его на порог.
– Что будем делать, гражданин секретарь? Домой вас нести или в больницу? – заботливо спросил он.
– Домой, только домой! Ох… Ты уж на этот раз постарайся, Помешанный, отнеси меня на спине, а я тебе еще пригожусь… Ох! – Ван Цюшэ было очень трудно сдерживаться, но он по-прежнему не смел говорить громко, боясь разбудить всю улицу.
Цинь Шутянь взвалил его на спину и пошел. Секретарь, откормленный за время своих лекционных странствий, показался ему тяжелым, как бык, – не мудрено, что тот каждую ночь выбирался из загона и щипал травку на стороне.
– Гражданин секретарь, вы сегодня встали слишком рано, вот вам и не повезло. Наверное, привидение встретили…
– Поменьше болтай и иди скорее! А то люди увидят, что вредитель несет секретаря, и это дурно повлияет на них… Да, еще принеси мне с гор каких-нибудь травок для лечения вывихов и переломов!
Вывих или перелом был у секретаря, я не знаю, но в постели он провалялся больше двух месяцев. Хорошо еще, что к нему приходил «босоногий врач» из объединенной бригады, который и лечил его, и кормил. Ли Госян, занятая работой, не смогла найти времени навестить его. Она покинула свое убежище в сельпо и вернулась к обязанностям члена уездного ревкома.
Цинь Шутянь и Ху Юйинь по-прежнему мели главную улицу. Происшествие с Ван Цюшэ еще больше сблизило их, они чувствовали, что просто не хотят расставаться друг с другом. Однажды Цинь Шутянь неожиданно принес ей подарок – красивую блузку с темными цветами на светлом фоне, в прозрачном пакете, перевязанном красной ленточкой… Ху Юйинь даже испугалась. О небо, она никогда не видела такой великолепной одежды! Неужели она, отверженная, может надеть ее? А если наденет, то куда пойдет?! Только после ухода Циня она решилась вынуть кофточку из пакета и потрогать ее: материал был тонким и гладким, как шелк. Она не могла надеть такую роскошь – просто прижала блузку к груди, забралась под одеяло и проплакала всю ночь. Душа ее горела, в ней бродили преступные мысли. Она решила на следующий же день, когда за ней не будут следить, пойти на могилу к мужу, сжечь там жертвенные деньги и поговорить с ним, посоветоваться. Ведь Гуйгуй всегда любил ее, жалел, баловал, значит, его душа тоже может защитить и простить ее. Она надеялась, что Гуйгуй этой ночью нашлет на нее вещий сон…
На следующее утро Цинь Шутянь снова постучал ей в окно. Она поспешно надела новую блузку – прямо на голое тело, как нижнее белье, наверх даже воротничка не выпустила, чтобы кто-нибудь не увидал, и тихо вышла к Циню. Они молча, рядом мели улицу. Вдруг Цинь раскинул руки и крепко обнял ее.
– Ты что, с ума сошел? О небо! Братец Цинь, ты что, с ума сошел? – дрожащим голосом лепетала она. В глазах ее стояли слезы. Наконец она заплакала, стала вырываться, вырвалась, хотя не очень хотела этого. Что же происходит? Они оба записаны в контрреволюционеры, загнаны на самое дно жизни, а еще думают о любви, о настоящих человеческих чувствах? Нет, нет, нет! Она злилась, злилась прежде всего на себя, на то, что у нее в сердце еще не угас огонь. Почему он не угас? Почему она не может стать деревянной, каменной? Ах ты, проклятый дьявольский огонь, сжигающий душу! Жизнь отняла у нее все, выбросила ее, как прокаженную, из круга нормальных людей, занесла в черные списки и оставила только одно – этот дьявольский огонь. Все оставшееся утро она мела улицу и плакала.
После этого происшествия они несколько дней работали молча и не решались смотреть друг на друга. Им было очень тяжело, но они все-таки мечтали о человеческой жизни. Цинь Шутянь по-прежнему каждое утро будил Ху Юйинь стуком в окно, дожидался, пока она вставала, и уходил в свой конец улицы…
Время – лучший целитель, оно способно залечивать душевные раны, снимать тоску безнадежности и ослаблять чувства, которым в принципе нельзя противостоять. Но это успокоение временно, внешне. Прошло полмесяца, и Цинь Шутянь успокоился, Ху Юйинь снова начала улыбаться ему, называть братцем, причем в ее улыбке и голосе было даже больше нежности, чем прежде. Они стали откровеннее, но никогда не упоминали о происшествии, которое чуть не ввергло их в огненную бездну. Они продолжали работать, как машины, и не знали, как и зачем еще живут. Но так не могло продолжаться вечно. Вскоре Ху Юйинь простудилась, у нее начался жар, она лежала в постели и бредила. Цинь Шутяню приходилось работать за двоих, да еще, напрягая свои скудные медицинские познания, искать в горах лечебные травы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33