– Но я не стала бы спорить.
– Ты боец. Ты агрессивна. И немного не в себе.
– Но такова половина населения, Уоррен!. Это не делает меня убийцей! – Я вспомнила Батча. – Это не делает меня ее убийцей.
– Но у тебя есть мотив. И ты была там.
– Батч тоже.
– Ты не сможешь это доказать. Ты этого не докажешь, – поправился он, прежде чем я смогла заговорить. – Наша кровь как вода. Она уходит в землю, питает почву, но от нее не остается ни следа. Поэтому в доме твоей сестры нет ни капли крови Батча. Теперь там нет и твоей крови. Только Оливии. И твои отпечатки.
Я с трудом глотнула.
– Я думала, ты мне поможешь.
– Я тебе и помогаю. Рассказываю, как все произойдет. Завтра утром это будет во всех телевизорах и газетах. «Дочь-наследница убита позавидовавшей ей сестрой». Твое лицо будет на страницах газет по всей стране. Ты прославишься.
Лучше бы я умерла.
– Или…
Я пристально посмотрела на него.
– Или что?
– Или я приму меры. Мы с тобой примем меры, – изменил он формулировку.
– Ты можешь вернуть ее?
– Нет. – Мягкое выражение его лица и доброта в этих коровьих карих глазах едва не убили меня. Я отвела взгляд. – Но мы можем сделать так, что мир не узнает, что произошло сегодня вечером. Это наша работа. Защищать жителей города от тех, кто может причинить им вред, как Батч Оливии. Сделать так, чтобы сверхъестественные события казались нормальными. Слышала когда-нибудь слова: «То, чего ты не знаешь, не может причинить тебе вреда»?
– Я в это никогда не верила. Он слегка пожал плечами.
– Потому, что ничего другого не знала.
Я осторожно встала, испытывая ноги, и повернулась к зеркалу, разглядывая женщину, которую в нем увидела. Если она и раньше показалась мне незнакомой, то теперь стала совершенно чужой.
– Меня посадят, – сказала я наконец, глядя на Уоррена в зеркало.
Он кивнул.
– Да, так они сделают.
– А как же ты? Что сделаешь ты?
– Мы сопротивляемся их действиям. Обычно успешно. Я горько рассмеялась. И закрыла глаза.
– Послушай, я понимаю, что тебе трудно все это принять. Дьявольщина, трудно даже тем, кто вырос с этим, а тут еще многое другое… – Он поднял руку, видя, что я открыла глаза. – Но тебе нужно решиться, и сделать это быстро. Ты необходима нам, мы хотим принять тебя в свою организацию, но ты должна прийти добровольно.
«Супергерой, – тупо подумала я. – Добро против зла. Агенты Тени. Сверхъестественные сражения».
– Не знаю.
– Хорошо. – Он вздохнул, и впервые я заметила на его загорелом лице и сутулых плечах следы усталости. – Хорошо, – повторил он. – Одно я могу для тебя сделать.
Я смотрела на него в зеркало.
– У тебя есть двенадцать часов до того, как вернется твой запах. Когда обращаешь кондуит против его хозяина, возникает очень необычное волшебство: ты можешь ходить по земле как призрак. Это называется ауреоль. Ни смертный, ни агент не может тебя увидеть, если ты не стоишь прямо перед ним. Это дар. Ты словно никогда не существовала.
Моя команда будет ждать тебя до рассвета. Это дает тебе время для принятия решения, Используй его. Подумай о том, что я сказал. Ты можешь отказаться от нашего предложения, но после этого мы ничего для тебя не сможем сделать.
Я наконец кивнула.
– Спасибо.
– Я буду здесь. Возвращайся ко мне с ответом… или считай свое возвращение ответом. В противном случае… – Он пожал плечами, выглядя искренне сожалеющим. – Ты предоставлена сама себе.
9
Даже девочкой Оливия умела двигаться – по комнате или по жизни, – не оставаясь долго на одном месте или по крайней мере не позволяя ничему серьезно затронуть ее. Некоторые считали ее бестолковой, другие называли легкомысленной, но я, наблюдая за ней с самого раннего возраста, называла ее Волшебницей.
Разве не волшебство, когда женщина сохраняет детскую внешность, когда детство се давно кончилось? Или верит, что трагедия – это нечто аномальное, а мир в основе своей … хорошее место? Или что все люди, что бы они ни делали, по сути своей хорошие, и их можно вернуть к добру? Что бы пи происходило – со мной, с ней, с нашей семьей, – надежда в ее глазах никогда не гасла, улыбка ни разу не дрогнула.
Конечно, Оливия знала, какое впечатление производит на окружающих. В особенности на мужчин. Я думаю, она считала, что, если один взгляд на нее делает людей счастливыми, ее долг выглядеть великолепно. И несмотря на то, что я не была с ней согласна, я восхищалась ею и гордилась своим родством с ней. Она была чистым светом. Маяком, таким ярким и призывным, что он действовал на людей, как пламя свечи на мотыльков.
В моей жизни только еще один человек горел так же ярко. Но по каким-то причинам Бен Трейна предпочитал держаться в темноте.
Я брела по знакомым улочкам, глаза у меня распухли, в них словно насыпали песок, и все время я видела умирающую Оливию. Я так устала, что мне казалось, будто к плечам у меня подвешены шары для боулинга. Все годы тренировок, нога, подготовки – все это свелось вот к чему: под давлением я беспомощна, неэффективна, бесполезна… и как следствие Оливия мертва. Оливия мертва.
Оливия мертва.
Свернув некоторое время назад с «Полосы», с ее кричащими яркими огнями, заполнившими небо, я попала в темный район, где квартиру можно сиять на неделю, на тротуарах валяются перевернутые мусорные баки, а стены в переулках исписаны похабщиной. Заметила бродягу, спящего в картонном ящике, и, вспомнив об Уоррене, наклонилась к нему. Я поняла, что он не спит: по неглубокому дыханию и потому, что он дрожал от холода. Я даже ощущала запах грязной бритвы, которую он сжимал; на руку, как на подушку, он положил голову. Но он не шевелился. Он не знал, что я здесь, и при мысли об этом мне захотелось заплакать. Даже здесь, в самых темных тенях города, я не могу уйти от того, кем стала.
Именно тогда я поняла. Как бы долго и как бы далеко я ни шла, мне не уйти от новой реальности. Запахи живых и мертвых будут сопровождать меня, а сама я не оставлю за собой ничего.
Заметив такси под фонарным столбом на углу Спенсер-стрит, я подошла к машине на перекрестке, где достаточно темно, чтобы скрыть состояние моей одежды и темные круги усталости под глазами.
– Работаете? – спросила я, наклонившись к шоферу в открытое окно. Он подпрыгнул, как рыба, вытащенная из воды.
– Черт возьми, леди! Вы меня перепугали!
– Простите.
Он сглотнул, чтобы восстановить спокойствие, потом высунулся, разглядывая меня.
– Вы одни? Я кивнула.
– Ну, выглядите вы безвредной. – Он указал на заднее сиденье. – Куда поедем?
Я села в машину и прочла адрес на обороте карточки, которую дал мне Бен – Боже, неужели это было еще сегодня вечером? – стараясь продолжать выглядеть безвредной. Водитель время от времени оглядывался на меня, словно хотел убедиться, что я еще здесь, но не пытался заговаривать, и между нами протянулась тишина; мимо мелькали освещенные окна: мы ехали по боковым улицам.
Я думала, насколько безвредной он счел бы меня, если бы я рассказала ему, что он только что выкурил сигарету, а меньше часа назад съел хотдог с горчицей и запил диетической колой. Перед тем как он оделся и пошел на работу, у него был короткий не страстный секс с женщиной, кольцо которой он, по-видимому, носит на пальце. Я посмотрела на приборную доску, на лицензию с именем и фотографией. У Теда Харриса есть собака, но нет детей. И под сиденьем у него пистолет. И все это только обоняние.
– Думаю, мы добрались, – сказала я. Он вздрогнул, услышав мой голос.
Мы подъехали к дому, и я дала ему купюру, которую перед уходом сунул мне в руку Уоррен. «Бездомный бродяга с пачкой двадцаток в кармане, – подумала я, качая головой. – Только в Вегасе».
– Можете подождать? На случай если никого нет дома? – спросила я, протягивая деньги в открытое окно. Он осторожно взял их, стараясь не касаться моих пальцев.
– Конечно, леди.
Но мне не нужно было смотреть ему в глаза, чтобы понять, что он лжет. Я чувствовала запах пота у него на шее. И точно, как только я пошла по дорожке к дому, шины такси заскрипели у обочины и я почувствовала запах горелой резины и выхлопных газов.
Я попыталась не воспринимать это лично.
Дом Бена не имел ничего общего с постройками с оштукатуренными фасадами и пятью футами пространства от одного соседа до другого. Думаю, Бен не смог бы жить так близко к другой семье. Он не был так близок даже со своей собственной.
Нет, это был один из тех угловатых деревянных домов, которые возводили в семидесятые годы, прежде чем земля настолько подорожала, что строители стали делить участки пополам, потом еще раз пополам; просторный газон и сосны у дома Бена были памятником той, более щедрой, эпохе. Хотя заметна была облупившаяся краска на ставнях, ящики под окнами были полны растений, ярких, несмотря на зимний холод. До меня донесся запах почвы – чистый, влажный и мускусный, – как только я миновала бронзовые горшки с хризантемами – два часовых, стоящих у входа на цементное крыльцо.
Подойдя к двери, я остановилась, сама удивляясь тому, что я тут делаю. Секс – самое последнее, что было у меня в голове. На самом деле я хотела спать – уплыть на приливной волне снов и, проснувшись, обнаружить, что события ночи были только кошмаром, который можно объяснить очень просто, например, слишком поздней едой. Однако реальность состояла в том, что у меня есть пять часов, чтобы решить: хочу ли я стать героиней двадцать первого века – сражаться в сверхъестественном мире рядом с другими сверхъестественными существами – или я могу каким-то другим способом избежать обвинений в убийстве собственной сестры.
Ничего себе выбор.
Я подняла руку, постучала, подождала немного и тронула дверную ручку. Она легко поддалась, с негромким щелчком затвора, и я была допущена в чрево дома Бена. «Приходи», – сказал он. А потом оставил дверь открытой, чтобы я могла это сделать. Оказавшись внутри, я тщательно заперла за собой дверь.
Если и раньше Бен опьянял меня – его запах, его вкус, его прикосновения, то сейчас обостренные чувства заставили мою голову закружиться, как только я вошла в дом. Он был повсюду, и на какое-то время, чтобы не упасть, мне даже пришлось прислониться к стене. Боже, он говорил со мной.
Бен Трейна так слился с моей душой, так переплелся с моим прошлым, с той девочкой, какой я была когда-то, полной надежд и невинности, что, я думаю, часть меня ожидала встретить здесь не только его, но и эту девочку. Осматриваясь, разглядывая его вещи, я поняла, зачем пришла, Бен единственный человек, который знает меня такой, какой я должна была быть.
Я ничем не тревожила тишину дома, прошла бесшумно через столовую и кухню, зная, что Бен где-то здесь, спит. Я ничего не могла с собой поделать: пыталась уловить аромат духов другой женщины, пусть даже давний, в несколько недель и еще лучше месяцев. Но его не было. Только Бен и зеленый запах небольших джунглей домашних растений, которые направляли ко мне в полумраке свои мясистые листья. Я облегченно вздохнула, оказавшись в гостиной. Пройдя немного по ней, я остановилась.
Похоже, Бен занимался воспоминаниями. В сером свете, пробивавшемся сквозь большое окно, я заметила пустую бутылку «короны» на кофейном столике и пустой стакан, от которого еще пахло дрожжами и – я вдохнула достаточно глубоко – ртом Бена. А рядом открытый фотоальбом; я обошла стол и наклонила голову, чтобы лучше видеть.
Двенадцать снимков занимали две страницы раскрытого альбома. Сделаны они были в разное время и в разных местах, разными фотоаппаратами, включая тот, который Бен подарил мне на пятнадцатый день рождения. С него началась моя страсть к фотографированию. Первый снимок, сделанный этим аппаратом, лежал теперь передо мной – застывшее мгновение, девочка, какой была я когда-то.
– Я знала, что ты здесь, – прошептала я ей.
Из остальных только один привлек мое внимание, и я достала его из кармана альбома, взяла в дрожащие руки и подошла к окну, где было светлей. Снимок был сделан той же камерой, хотя на нем были три женщины, а не одна. Три женщины по фамилии Арчер.
Оливия совсем подросток, она ослепительно улыбается, и щеки ее еще по-детски пухлые, хотя уже видно, какой женщиной она скоро станет. Я – рядом с Оливией, и моя внешность резко контрастирует с той, что я увидела в зеркале сегодня чуть раньше. Но я обратила все внимание на третью женщину, глядящую на меня, щурясь от солнечного света.
Зоя Арчер была чем-то средним между Оливией и мной. Ямочки и улыбки – это Оливия; напряженное выражение – я. Широкая легкая улыбка – Оливия. Внимательность, граничащая с паранойей, – я. Однако рыжие волосы принадлежали только ей, и солнце золотом сверкало на ее прядях, а веснушки, усеивавшие нос, придавали ей озорной вид. Несмотря на жесткость во взгляде.
Я отодвинула фото от себя, стараясь изучить его объективно. Через год на снимке были бы три совершенно иные женщины. Оливия была бы решительной невинностью и силой, которая просвечивала бы сквозь ее красоту. Моя физическая сила расцвела бы, порожденная фатальной слабостью.
«А моя мать? Зои Арчер совсем не было бы на снимке», – сухо подумала я. Она исчезла до того, как зима вновь распростерла свои холодные пальцы над долиной.
– У меня к тебе столько вопросов, – прошептала я, обводя пальцем очертания лица Зои. – Где бы ты ми была.
Я ненадолго задумалась. Моя мать жива, здорова, и кто-то знает, где она находится. Но она не позаботилась связаться с Оливией или со мной, и это сидело у меня внутри, как комок кислоты. Я выронила снимок – пусть и воспоминания уйдут с ним – и отправилась в спальню на поиски Бена.
Один предмет в спальне Бена прежде всего бросался в глаза – сама кровать, огромного размера чудовище с обитыми кожей спинками красного дерева, с пуховым одеялом шоколадного цвета, отчего вся кровать казалась накрытой слоем облаков. И на ней в этот час глубочайшей ночи спал мужчина, которого я любила. Я подошла к кровати и посмотрела на его лицо, думая, как лучше его разбудить. Меньше всего нам обоим нужно, чтобы я возвышалась над ним, когда он откроет глаза.
Поэтому я склонилась к нему, глубоко вдыхая запах спящего мужчины, и протянула руку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54