https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala-s-podsvetkoy/
Наталия, освободившись от объятий, пригладила прическу ладонью и рассмеялась:
— Ну-ну, парень, что-то ты чересчур быстро забыл свои дурные предчувствия! Если можно, поумерь свой пыл. Обед тебя уже заждался. Отложить его можно разве что еще на минутку, ради пары глотков чего-нибудь крепкого. Я думала, ты придешь пораньше. Конечно, потом…
Обычно готовила она — Ханно тоже неплохо управлялся у плиты, но Наталия, программист по профессии, считала стряпню наилучшим способом отвлечься от компьютеров.
— Мне только пива. Мы с Сэмом в лаборатории пропустили по рюмочке.
— Что?! А мне казалось, тебя ждали какие-то безрадостные перспективы…
— Так оно и было, но удалось вырваться от налоговых обдирал раньше, чем я думал.
Накануне он упоминал о предстоящем визите, хоть и не сказал, под каким именем и ради чего. Она уже налила себе бокал шерри, и Ханно направился на кухню сам. Вернувшись с кружкой портера и присев рядом с ней на диван, он с удивлением обнаружил, что ее хорошее настроение как рукой сняло.
— Боб, — сердито бросила она, — хватит отпускать эти грязные шуточки про правительство. Да, у него есть свои недостатки, в том числе деспотические замашки, но это ведь наше правительство!
— «Правительство народа, из народа и для народа». Ага. Вся беда в том, что это три разные категории людей.
— К твоему сведению, мне уже доводилось слышать, что ты думаешь на эту тему. Если ты прав и такова природа всех правительств, — так чего ж ты катишь бочку именно на это? Ведь оно — единственная преграда на пути куда худшего зла.
— Если сенатор Мориарти не пробьется к кормилу.
— Погоди секундочку, — оборвала она его. — Можно еще сказать, что он заблуждается, но называть его предателем!.. А ведь ты именно это имел в виду. Он говорит от имени миллионов весьма достойных американцев.
— Это они так считают. Настоящие его избиратели — это алчные промышленники, выступающие за налоговые льготы и субсидии, бестолковые попрошайки, голосующие за свои милостыни, и комплексующие интеллектуалы, голосующие за свои лозунги. А этот его свежевылупившийся пацифизм — просто дань моде. До сей поры его племя из кожи вон лезло, чтобы втянуть нас в иноземные войны, якобы с целью не дать коммунизму захлестнуть мир. А сегодня он набирает лишние голоса — не исключено, что они дотянут его до самого Белого дома, — на том, что твердит: дескать, насилием ничего не добьешься. Ах, если бы он мог потолковать с карфагенскими отцами города!
Забыв о раздражении, она с улыбкой парировала:
— Что, плагиатом занимаешься? Утащил у Хайнлайна, так?
Ханно не мог не восхититься ее способностью мгновенно разрядить накалившуюся обстановку. Они и так в последнее время слишком много ссорятся. Хмыкнув, он расслабился.
— Ты права. Какой же я дурак, что трачу время на политику, когда у меня в руках бокал доброго пива, а под боком — пылкая женщина!..
Но в мыслях пронеслось: кажется, он сам отдал себя в мои руки. Завтра надо раздобыть запись; если заседание шло, как я предполагаю, — что ж, следующий номер «Штурманской рубки» почти готов к печати. У меня едва-едва хватит времени снять передовицу Таннахилла и заверстать другую, написание которой доставит мне искреннюю Schadenfreude*… [Злобная радость (нем.).]
— Тебе и самому в пылкости не откажешь. — Наталия положила ладонь на запястье Ханно. — Ты ужасный реакционер и старый ретроград, но если станет известно, каков ты в постели, мне придется отгонять женщин дубинкой. — Ее улыбка померкла. Посидев немного молча, она тихонько добавила:
— Нет, пожалуй, насчет того, что вначале — беру свои слова назад. По-моему, ты так обрушиваешься на правительства из-за того, что видел жертвы их идиотских ошибок — и жестокости. Лучше бы делами заправлял ты. Под черствой коркой таится милый и заботливый человек.
— А также слишком умный, чтобы жаждать власти, — подхватил он.
— И еще — вовсе ты не старый. Во всяком случае, по тебе возраст никак не заметен.
— Когда я в последний раз смотрел в зеркало, то видел шестидесятисемилетнего человека. — Согласно метрике Роберта Колдуэлла, добавил он мысленно. — Я мог бы быть твоим отцом или даже дедом, если б мы с сыном немного поторопились.
Я мог быть твоим пра-стократ-прадедом, — это про себя. Может, так оно и есть… Он ощутил на себе взгляд Наталии, но не решился встретиться с ней глазами.
— А когда на тебя смотрю я, то вижу человека моложе себя. Даже жутковато как-то.
— Я же говорил, у меня в роду все были долгожителями. — Пузырек краски для волос на полочке в ванной должен бы подкрепить такое тщеславное заявление. — Я уже сколько раз предлагал, чтобы ты начала подыскивать себе модель более позднего выпуска. Честное слово, мне не хочется, чтобы ты упустила свою пору.
— Поживем — увидим.
Однажды за три года совместной жизни она предложила ему пожениться. Будь у него иная, более молодая личина, можно было бы пройти и через брак. Но при существующем положении вещей он даже не мог объяснить, насколько скверной шуткой был бы такой союз по отношению к ней.
В голове у Ханно промелькнула мысль, что если бы он дал миру знать о себе, да плюс Джианотти не заблуждается, и исследования действительно будут продвигаться с высокой скоростью, то Наталия может успеть дождаться бессмертия, а то и омоложения. Если биохимии организма можно отдавать команды, такая задача окажется совсем несложной. Ханно испытывал к Наталии искреннюю привязанность, однако влюбиться по-настоящему он не позволял себе уже не первое столетие. Кроме того, он пока просто не готов обрушить в мир весть, последствия которой просто непредсказуемы. Может быть, когда-нибудь после — но только не сейчас.
Наталия решила опять внести в разговор нотку веселья:
— Ас кем это ты переписываешься в Дании?
— Что? — удивленно заморгал он.
— В сегодняшней почте письмо из Дании. А больше ничего особенного… Эй, оно что, важное?
— Сейчас гляну. Извини, я на минуточку.
Сердце его грохотало; о почте-то он и не подумал. Она лежала на угловом столике. Беря в руки конверт со штампом Копенгагена, Ханно заметил напечатанные на нем название отеля и обратный адрес, а поверх — приписку от руки: «Гельмут Беккер».
Письмо от франкфуртского агента, который принимал ответы на рекламные объявления, публикуемые в Северной Европе. Беккер должен был проверить все письма от людей, соответствующих требованиям Ханно. Разумеется, агент и понятия не имел, о чем речь, — ему сказали всего-навсего, что Институт Руфуса хочет завязать отношения с членами семей долгожителей; а если последние окажутся молодыми, но интеллигентными, да к тому же продемонстрируют интерес к истории, — это будет просто идеально…
Усилием воли Ханно прекратил бешеную пляску мыслей и дрожь в руках, потом распечатал конверт. Письмо было написано по-английски, довольно невнятно, но в нем не содержалось ничего такого, чтобы Наталии нельзя было его прочесть; она знала о проекте, считала подход вопиюще антинаучным, но относилась к нему с терпимостью, как и к прочим эксцентричным выходкам сожителя. Надо поддержать иллюзию, что ему нечего скрывать, — именно для того, чтобы скрыть безмерное волнение.
— Похоже, мне предстоит небольшая поездка…
4
В краю Потерянной реки жил дружелюбный народ; китайские крестьяне всегда преуспевали в Айдахо — так что когда мистер и миссис Ду стали арендаторами земли, принадлежащей «Томек энтерпрайзиз», соседи устроили им пышную встречу. Историю этой пары стоило послушать: он-де был мелким землевладельцем на Тайване, она — дочерью японского торгпреда в тех же местах. Подобные браки в Азии всегда сталкивались с невероятным сопротивлением, даже после войны. Кроме того, у них были нелады с гоминдановским режимом — ничего серьезного, но вполне достаточно, чтобы молодая пара ощутила себя в тисках и начала испытывать тревогу за свою судьбу. Через посредство ее отца они смогли встретиться с мистером Томском, и тот уладил вопрос с их переездом в Америку. Первое время они изъяснялись на ломаном английском, но очень скоро усовершенствовались в языке и стали говорить довольно чисто.
И все-таки оба были какими-то не от мира сего. Они чудесно управлялись со своими посевами и скотом, в доме все блестело и сверкало — но чего еще и ждать: если совесть неспокойна, всегда поддерживают внешний порядок и уют. Вели себя скромно, вежливо, готовы были прийти на помощь каждому — но держались вдали от общественной жизни, не посещали ни церковь, ни клуб; в компании веселились со всеми наравне, но до конца не раскрывались; за гостеприимство платили щедрым столом и приятной беседой, но ни к кому не навязывались в друзья и чужую дружбу принимали как-то не очень охотно. Впрочем, люди восточные всегда с большим пиететом относились к детям, и если взглянуть на дело с этой стороны, замкнутость бездетных супругов становилась понятной.
А шесть лет спустя они стали настоящим предметом пересудов и пробудили в людях тревогу. Время от времени чета Ду, как и остальные, уезжала отдыхать — вот только они ни разу и словом не обмолвились, куда ездили и чем занимались. А в этот раз они вернулись из Чикаго с парой юных оборвышей, явно бедствующих, а мальчик к тому же был черным. «Мы их вовсе не усыновляли, — пояснили супруги Ду. — Просто решили посмотреть, что может сделать с человеком семейная жизнь в здоровом окружении». И показали бумаги, подтверждающие, что все сделано по закону.
Соседи начали побаиваться, что приезжие начнут хулиганить, сбивая с пути истинного их собственных детей, а то еще приучат к наркотикам. Эдит Хармони, дама весьма решительная и уверенная в собственных силах, воспользовалась отлучкой Шана, чтобы переговорить с Асагао с глазу на глаз.
— Понимаю твои чувства, дорогуша, ты очень добра к ним — но слишком уж много в наши дни развелось доброхотов.
— А что, злохоты лучше? — с улыбкой спросила Асагао и тут же сменила тон. — Клянусь, все будет в порядке. Нам с мужем уже не впервой наставлять заблудших.
— В самом деле?
— Это не дает нам самим сбиться с пути, наполняет нашу жизнь смыслом. Может, тебе доводилось слышать буддистскую концепцию развития добродетелей. Погоди-ка, я согрею тебе кофе.
И действительно, они добились успеха. Поначалу возникли небольшие трения, особенно в школе. Мальчишка пару раз подрался, девочку поймали, когда она пыталась стащить из магазина какую-то мелочь. Но наставники быстро и весьма основательно изменили их нравы. Пусть. Шана нельзя было назвать умнейшим из людей, но и болваном его тоже не назовешь; а еще он умел добиваться от людей желаемого, не прибегая к своей недюжинной физической силе. Асагао — тихая, вежливая женщина — на поверку оказалась обладательницей ума острого, как бритва. Детишки старательно трудились на ранчо, а вскоре начали проявлять прилежание и в школе, постепенно став всеобщими любимцами. Спустя четыре года, когда возраст и полученная квалификация уже позволяли им найти работу, они уехали искать счастья. Окрестные жители скучали по ним, и когда приехали новые сироты, никто не стал возражать — более того, община даже ощутила гордость.
Супруги Ду сами детей не разыскивали. В свое время, рассказывали они соседям, они были просто потрясены судьбами детей, о которых узнавали из газет и телепередач, а со временем кое с кем познакомились и лично. Порасспросив знающих людей, они нашли благотворительную организацию, пытающуюся пристроить детей-сирот в семьи, — небольшую, но имеющую филиалы в ряде больших городов. Со временем обоюдное доверие возрастало; первый опыт показал, в чем супруги сильны и каким детям будет больше пользы от знакомства с ними — и с того момента организации оставалось лишь подбирать детей и отправлять их по месту назначения.
Шан и Асагао постановили, что могут обеспечить должной заботой лишь троих за раз, да и то, если их будут присылать по очереди. Так что третий член второй группы появился два года спустя — это была четырнадцатилетняя девочка-подросток из Нью-Йорка. Воспитатели встретили ее в аэропорту Покателло и отвезли к себе.
Поначалу Хуанита являла собой сущее наказание Божье — взвинченная, как угодившая в ловушку рысь, вечно угрюмая, но порой впадающая в шумные истерики и разражающаяся такими проклятьями, что даже мужчинам становилось не по себе. Но они уже научились твердости и терпению. Двое приехавших раньше подростков успели перерасти бунтарство и оказались серьезным подспорьем, поддерживая и успокаивая ее. А первостепенную роль играли дружные супруги, да еще красота природы, свежий воздух, честный труд и хорошее питание. Помогло и то, что стояло лето, и Хуаните не приходилось терзаться из-за школы. Скоро она стала настоящей маленькой леди.
Однажды Асагао пригласила ее вдвоем съездить по ягоды в укромное местечко среди холмов, в часе с небольшим верховой езды от ранчо. Прихватив с собой корзинку со снедью, они не торопясь двинулись в путь. На обратной дороге девочка застенчиво начала изливать душу, поведав Асагао свои мечты, а та ненавязчиво поддерживала беседу, давая Хуаните выговориться.
Вчерашняя гроза приглушила летний зной, воздух был напоен ароматами, ветерок легонько заигрывал с волосами собеседниц. С запада уже наползали тени, хотя высота была еще полна того непередаваемого сияния, от которого кажется, что до гор рукой подать, но не пропадает ощущение воли и простора. Белоснежные тучи пышными клубами дыбились в пронзительной синеве небес. Долина пестрела всеми оттенками зелени, перемежавшимися с проблесками каналов. Сады и дома были где-то далеко, у самого горизонта. Над пастбищами с криками носились краснокрылые дрозды, а пасшийся у изгородей скот поднимал головы и провожал шагающих лошадей взглядами больших, влажно поблескивающих глаз. Поскрипывала кожа седел, копыта мягко шлепали по влажной земле, всадницы и лошади будто слились воедино в ленивом, баюкающем ритме неторопливого аллюра.
— Я в самом деле хотела бы познакомиться с вашей религией поближе, миссис Ду, — говорила Хуанита, темноволосая худенькая девчушка, прихрамывающая при ходьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Ну-ну, парень, что-то ты чересчур быстро забыл свои дурные предчувствия! Если можно, поумерь свой пыл. Обед тебя уже заждался. Отложить его можно разве что еще на минутку, ради пары глотков чего-нибудь крепкого. Я думала, ты придешь пораньше. Конечно, потом…
Обычно готовила она — Ханно тоже неплохо управлялся у плиты, но Наталия, программист по профессии, считала стряпню наилучшим способом отвлечься от компьютеров.
— Мне только пива. Мы с Сэмом в лаборатории пропустили по рюмочке.
— Что?! А мне казалось, тебя ждали какие-то безрадостные перспективы…
— Так оно и было, но удалось вырваться от налоговых обдирал раньше, чем я думал.
Накануне он упоминал о предстоящем визите, хоть и не сказал, под каким именем и ради чего. Она уже налила себе бокал шерри, и Ханно направился на кухню сам. Вернувшись с кружкой портера и присев рядом с ней на диван, он с удивлением обнаружил, что ее хорошее настроение как рукой сняло.
— Боб, — сердито бросила она, — хватит отпускать эти грязные шуточки про правительство. Да, у него есть свои недостатки, в том числе деспотические замашки, но это ведь наше правительство!
— «Правительство народа, из народа и для народа». Ага. Вся беда в том, что это три разные категории людей.
— К твоему сведению, мне уже доводилось слышать, что ты думаешь на эту тему. Если ты прав и такова природа всех правительств, — так чего ж ты катишь бочку именно на это? Ведь оно — единственная преграда на пути куда худшего зла.
— Если сенатор Мориарти не пробьется к кормилу.
— Погоди секундочку, — оборвала она его. — Можно еще сказать, что он заблуждается, но называть его предателем!.. А ведь ты именно это имел в виду. Он говорит от имени миллионов весьма достойных американцев.
— Это они так считают. Настоящие его избиратели — это алчные промышленники, выступающие за налоговые льготы и субсидии, бестолковые попрошайки, голосующие за свои милостыни, и комплексующие интеллектуалы, голосующие за свои лозунги. А этот его свежевылупившийся пацифизм — просто дань моде. До сей поры его племя из кожи вон лезло, чтобы втянуть нас в иноземные войны, якобы с целью не дать коммунизму захлестнуть мир. А сегодня он набирает лишние голоса — не исключено, что они дотянут его до самого Белого дома, — на том, что твердит: дескать, насилием ничего не добьешься. Ах, если бы он мог потолковать с карфагенскими отцами города!
Забыв о раздражении, она с улыбкой парировала:
— Что, плагиатом занимаешься? Утащил у Хайнлайна, так?
Ханно не мог не восхититься ее способностью мгновенно разрядить накалившуюся обстановку. Они и так в последнее время слишком много ссорятся. Хмыкнув, он расслабился.
— Ты права. Какой же я дурак, что трачу время на политику, когда у меня в руках бокал доброго пива, а под боком — пылкая женщина!..
Но в мыслях пронеслось: кажется, он сам отдал себя в мои руки. Завтра надо раздобыть запись; если заседание шло, как я предполагаю, — что ж, следующий номер «Штурманской рубки» почти готов к печати. У меня едва-едва хватит времени снять передовицу Таннахилла и заверстать другую, написание которой доставит мне искреннюю Schadenfreude*… [Злобная радость (нем.).]
— Тебе и самому в пылкости не откажешь. — Наталия положила ладонь на запястье Ханно. — Ты ужасный реакционер и старый ретроград, но если станет известно, каков ты в постели, мне придется отгонять женщин дубинкой. — Ее улыбка померкла. Посидев немного молча, она тихонько добавила:
— Нет, пожалуй, насчет того, что вначале — беру свои слова назад. По-моему, ты так обрушиваешься на правительства из-за того, что видел жертвы их идиотских ошибок — и жестокости. Лучше бы делами заправлял ты. Под черствой коркой таится милый и заботливый человек.
— А также слишком умный, чтобы жаждать власти, — подхватил он.
— И еще — вовсе ты не старый. Во всяком случае, по тебе возраст никак не заметен.
— Когда я в последний раз смотрел в зеркало, то видел шестидесятисемилетнего человека. — Согласно метрике Роберта Колдуэлла, добавил он мысленно. — Я мог бы быть твоим отцом или даже дедом, если б мы с сыном немного поторопились.
Я мог быть твоим пра-стократ-прадедом, — это про себя. Может, так оно и есть… Он ощутил на себе взгляд Наталии, но не решился встретиться с ней глазами.
— А когда на тебя смотрю я, то вижу человека моложе себя. Даже жутковато как-то.
— Я же говорил, у меня в роду все были долгожителями. — Пузырек краски для волос на полочке в ванной должен бы подкрепить такое тщеславное заявление. — Я уже сколько раз предлагал, чтобы ты начала подыскивать себе модель более позднего выпуска. Честное слово, мне не хочется, чтобы ты упустила свою пору.
— Поживем — увидим.
Однажды за три года совместной жизни она предложила ему пожениться. Будь у него иная, более молодая личина, можно было бы пройти и через брак. Но при существующем положении вещей он даже не мог объяснить, насколько скверной шуткой был бы такой союз по отношению к ней.
В голове у Ханно промелькнула мысль, что если бы он дал миру знать о себе, да плюс Джианотти не заблуждается, и исследования действительно будут продвигаться с высокой скоростью, то Наталия может успеть дождаться бессмертия, а то и омоложения. Если биохимии организма можно отдавать команды, такая задача окажется совсем несложной. Ханно испытывал к Наталии искреннюю привязанность, однако влюбиться по-настоящему он не позволял себе уже не первое столетие. Кроме того, он пока просто не готов обрушить в мир весть, последствия которой просто непредсказуемы. Может быть, когда-нибудь после — но только не сейчас.
Наталия решила опять внести в разговор нотку веселья:
— Ас кем это ты переписываешься в Дании?
— Что? — удивленно заморгал он.
— В сегодняшней почте письмо из Дании. А больше ничего особенного… Эй, оно что, важное?
— Сейчас гляну. Извини, я на минуточку.
Сердце его грохотало; о почте-то он и не подумал. Она лежала на угловом столике. Беря в руки конверт со штампом Копенгагена, Ханно заметил напечатанные на нем название отеля и обратный адрес, а поверх — приписку от руки: «Гельмут Беккер».
Письмо от франкфуртского агента, который принимал ответы на рекламные объявления, публикуемые в Северной Европе. Беккер должен был проверить все письма от людей, соответствующих требованиям Ханно. Разумеется, агент и понятия не имел, о чем речь, — ему сказали всего-навсего, что Институт Руфуса хочет завязать отношения с членами семей долгожителей; а если последние окажутся молодыми, но интеллигентными, да к тому же продемонстрируют интерес к истории, — это будет просто идеально…
Усилием воли Ханно прекратил бешеную пляску мыслей и дрожь в руках, потом распечатал конверт. Письмо было написано по-английски, довольно невнятно, но в нем не содержалось ничего такого, чтобы Наталии нельзя было его прочесть; она знала о проекте, считала подход вопиюще антинаучным, но относилась к нему с терпимостью, как и к прочим эксцентричным выходкам сожителя. Надо поддержать иллюзию, что ему нечего скрывать, — именно для того, чтобы скрыть безмерное волнение.
— Похоже, мне предстоит небольшая поездка…
4
В краю Потерянной реки жил дружелюбный народ; китайские крестьяне всегда преуспевали в Айдахо — так что когда мистер и миссис Ду стали арендаторами земли, принадлежащей «Томек энтерпрайзиз», соседи устроили им пышную встречу. Историю этой пары стоило послушать: он-де был мелким землевладельцем на Тайване, она — дочерью японского торгпреда в тех же местах. Подобные браки в Азии всегда сталкивались с невероятным сопротивлением, даже после войны. Кроме того, у них были нелады с гоминдановским режимом — ничего серьезного, но вполне достаточно, чтобы молодая пара ощутила себя в тисках и начала испытывать тревогу за свою судьбу. Через посредство ее отца они смогли встретиться с мистером Томском, и тот уладил вопрос с их переездом в Америку. Первое время они изъяснялись на ломаном английском, но очень скоро усовершенствовались в языке и стали говорить довольно чисто.
И все-таки оба были какими-то не от мира сего. Они чудесно управлялись со своими посевами и скотом, в доме все блестело и сверкало — но чего еще и ждать: если совесть неспокойна, всегда поддерживают внешний порядок и уют. Вели себя скромно, вежливо, готовы были прийти на помощь каждому — но держались вдали от общественной жизни, не посещали ни церковь, ни клуб; в компании веселились со всеми наравне, но до конца не раскрывались; за гостеприимство платили щедрым столом и приятной беседой, но ни к кому не навязывались в друзья и чужую дружбу принимали как-то не очень охотно. Впрочем, люди восточные всегда с большим пиететом относились к детям, и если взглянуть на дело с этой стороны, замкнутость бездетных супругов становилась понятной.
А шесть лет спустя они стали настоящим предметом пересудов и пробудили в людях тревогу. Время от времени чета Ду, как и остальные, уезжала отдыхать — вот только они ни разу и словом не обмолвились, куда ездили и чем занимались. А в этот раз они вернулись из Чикаго с парой юных оборвышей, явно бедствующих, а мальчик к тому же был черным. «Мы их вовсе не усыновляли, — пояснили супруги Ду. — Просто решили посмотреть, что может сделать с человеком семейная жизнь в здоровом окружении». И показали бумаги, подтверждающие, что все сделано по закону.
Соседи начали побаиваться, что приезжие начнут хулиганить, сбивая с пути истинного их собственных детей, а то еще приучат к наркотикам. Эдит Хармони, дама весьма решительная и уверенная в собственных силах, воспользовалась отлучкой Шана, чтобы переговорить с Асагао с глазу на глаз.
— Понимаю твои чувства, дорогуша, ты очень добра к ним — но слишком уж много в наши дни развелось доброхотов.
— А что, злохоты лучше? — с улыбкой спросила Асагао и тут же сменила тон. — Клянусь, все будет в порядке. Нам с мужем уже не впервой наставлять заблудших.
— В самом деле?
— Это не дает нам самим сбиться с пути, наполняет нашу жизнь смыслом. Может, тебе доводилось слышать буддистскую концепцию развития добродетелей. Погоди-ка, я согрею тебе кофе.
И действительно, они добились успеха. Поначалу возникли небольшие трения, особенно в школе. Мальчишка пару раз подрался, девочку поймали, когда она пыталась стащить из магазина какую-то мелочь. Но наставники быстро и весьма основательно изменили их нравы. Пусть. Шана нельзя было назвать умнейшим из людей, но и болваном его тоже не назовешь; а еще он умел добиваться от людей желаемого, не прибегая к своей недюжинной физической силе. Асагао — тихая, вежливая женщина — на поверку оказалась обладательницей ума острого, как бритва. Детишки старательно трудились на ранчо, а вскоре начали проявлять прилежание и в школе, постепенно став всеобщими любимцами. Спустя четыре года, когда возраст и полученная квалификация уже позволяли им найти работу, они уехали искать счастья. Окрестные жители скучали по ним, и когда приехали новые сироты, никто не стал возражать — более того, община даже ощутила гордость.
Супруги Ду сами детей не разыскивали. В свое время, рассказывали они соседям, они были просто потрясены судьбами детей, о которых узнавали из газет и телепередач, а со временем кое с кем познакомились и лично. Порасспросив знающих людей, они нашли благотворительную организацию, пытающуюся пристроить детей-сирот в семьи, — небольшую, но имеющую филиалы в ряде больших городов. Со временем обоюдное доверие возрастало; первый опыт показал, в чем супруги сильны и каким детям будет больше пользы от знакомства с ними — и с того момента организации оставалось лишь подбирать детей и отправлять их по месту назначения.
Шан и Асагао постановили, что могут обеспечить должной заботой лишь троих за раз, да и то, если их будут присылать по очереди. Так что третий член второй группы появился два года спустя — это была четырнадцатилетняя девочка-подросток из Нью-Йорка. Воспитатели встретили ее в аэропорту Покателло и отвезли к себе.
Поначалу Хуанита являла собой сущее наказание Божье — взвинченная, как угодившая в ловушку рысь, вечно угрюмая, но порой впадающая в шумные истерики и разражающаяся такими проклятьями, что даже мужчинам становилось не по себе. Но они уже научились твердости и терпению. Двое приехавших раньше подростков успели перерасти бунтарство и оказались серьезным подспорьем, поддерживая и успокаивая ее. А первостепенную роль играли дружные супруги, да еще красота природы, свежий воздух, честный труд и хорошее питание. Помогло и то, что стояло лето, и Хуаните не приходилось терзаться из-за школы. Скоро она стала настоящей маленькой леди.
Однажды Асагао пригласила ее вдвоем съездить по ягоды в укромное местечко среди холмов, в часе с небольшим верховой езды от ранчо. Прихватив с собой корзинку со снедью, они не торопясь двинулись в путь. На обратной дороге девочка застенчиво начала изливать душу, поведав Асагао свои мечты, а та ненавязчиво поддерживала беседу, давая Хуаните выговориться.
Вчерашняя гроза приглушила летний зной, воздух был напоен ароматами, ветерок легонько заигрывал с волосами собеседниц. С запада уже наползали тени, хотя высота была еще полна того непередаваемого сияния, от которого кажется, что до гор рукой подать, но не пропадает ощущение воли и простора. Белоснежные тучи пышными клубами дыбились в пронзительной синеве небес. Долина пестрела всеми оттенками зелени, перемежавшимися с проблесками каналов. Сады и дома были где-то далеко, у самого горизонта. Над пастбищами с криками носились краснокрылые дрозды, а пасшийся у изгородей скот поднимал головы и провожал шагающих лошадей взглядами больших, влажно поблескивающих глаз. Поскрипывала кожа седел, копыта мягко шлепали по влажной земле, всадницы и лошади будто слились воедино в ленивом, баюкающем ритме неторопливого аллюра.
— Я в самом деле хотела бы познакомиться с вашей религией поближе, миссис Ду, — говорила Хуанита, темноволосая худенькая девчушка, прихрамывающая при ходьбе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90