– Тогда мне придется обратиться в милицию. Но не думаю, что вам от этого будет лучше.
Профессор блефовал. Он сам боялся милиции как черт ладана и мучительно раздумывал, отыскивая выход из создавшегося положения. Я не знал наверняка, но чувствовал, что выхода у него нет. Ему приходилось жертвовать либо Мариной, либо теми ценностями, путь к которым указывал манускрипт. И чем дольше он не мог сделать выбор в пользу своей падчерицы, тем больше я убеждался, что передо мной – жадный до абсурда человек и что ценности, связанные с именами Христофоро ди Негро и Аргуэльо, весьма велики.
Профессор заметил, что я мыслями где-то уже далеко. Может быть, он даже уловил ту невидимую метаморфозу, которая превращала меня в его противника.
– Вы пожалеете, – послал Курахов последний снаряд, но он прошел мимо цели. Злость и презрение, которые я испытывал к профессору и Уварову, превратили меня в бесчувственного жлоба, не воспринимающего ни просьбы, ни угрозы, не ведающего ни логики, ни выгоды.
Я даже не заметил, как дверь за профессором захлопнулась. У меня не много времени, думал я. В полдень Уваров в последний раз позвонит Курахову с побережья. Потом его можно будет найти только в этой дурацкой Лазейкине… Пролезаевке… Влезавщине – или как там эта станция называется? Гоняться за ним я не намерен, наказать за наглость надо здесь, у себя дома, и наказать жестоко. И профессор должен поплатиться за жадность и предательство падчерицы. Он беззащитен – в милицию не пойдет, а тратить деньги на крепких парней не станет. Его можно брать голыми руками и при этом оставаться для него инкогнито. Всем должно воздасться по заслугам.
Глава 30
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!» и выйдет из кафе. Как только калитка за ним закрылась, я не спеша прошел на хозяйственный дворик, плотно закрыл за собой дверь, отодвинул ширму, за которой стояла батюшкина койка, встал на колено и поднял крышку погреба.
Я спустился в сырую и прохладную яму без света, посмотрел на запыленные и овитые паутиной стеллажи, на которых стояли пузатые банки с соленьями урожая прошлого года, на ощупь нашел брезентовый чехол, лежащий поверх картофельной ямы, разгреб деревянной лопаткой землю в углу и достал шахматную доску, сложенную коробкой. В ней лежал небольшой металлический предмет, завернутый в промасленную тряпку. Не разворачивая, я сунул его за пояс джинсов, прикрыл рубашкой и поднялся наверх.
Запершись в своем кабинете, я под настольной лампой развернул тряпку и долго рассматривал небольшой испанский пистолет «регент». Эту штучку, похожую на игрушку, мне привез из Чечни знакомый офицер. Пластмассовые накладки на рукоятке украшали изображения императорских корон. Короткая ствольная коробка отливала светлой, отполированной годами сталью. Предохранитель, расположенный над спусковым крючком, напоминал брошку в виде рифленого жучка. Маленький, изящный «регент» почти исчез в моей ладони, когда я, чувствуя необъяснимый восторг от легкой тяжести оружия, медленно вытянул руку и прицелился в кнопку выключателя.
Ну, Вацура, сказал я сам себе, ты ищешь приключений на свою голову. Пистолет – это уже серьезно. Конечно, Уваров не такой уж крупный зверь, чтобы идти на него с «регентом». Но все же так мне будет спокойнее. И Влад не станет валять дурака.
Я сунул пистолет в карман джинсовой куртки, вышел в коридор и увидел профессора, который, словно арестант, прогуливался между окном и холлом, заведя руки за спину.
– Надолго? – поинтересовался Курахов.
Я отрицательно покачал головой. Профессор, кажется, не прочь был со мной поговорить, но едва он пошел мне навстречу, как я быстро повернулся к нему спиной и спустился по лестнице.
Дождь все еще сыпался с низкого серого неба, рисуя на асфальте лужи и смачивая ненасытную, растрескавшуюся от хронической жажды землю. Зонты и несколько столов по-прежнему лежали в углу двора, и этот беспорядок как бы оттенял мое одиночество и усиливал тоску. Хаос, гибель Помпеи, подумал я, вспоминая, как всего две недели назад здесь бурлила жизнь, заходили вялые и уставшие от жары клиенты, суетился официант, наполнялась ароматным дымком кухня, а мы с Анной подсчитывали прибыль и мечтали вырыть бассейн, открыть сауну, казино. А теперь ни клиентов, ни Анны, ни денег.
Уваров! Все из-за него, мысленно рисовал я портрет Влада в черных тонах, выкатывая машину со стоянки. Только он виновен во всех моих бедах. Этот перезрелый ребенок, этот примитивный любитель жизни, чудаковатый кладоискатель, кажется, в самом деле нашел клад. И ценность его такова, что Влад пошел на преступление, а профессор готов принести в жертву свою непутевую падчерицу. Если Уварова вывести из игры и занять его место, то я смогу убить двух зайцев: вернуть Анну и… Впрочем, второй заяц еще до конца не оформился в моем сознании и больше напоминал привидение.
После Приветного я свернул к морю и по раскисшей грунтовке медленно доехал до какой-то нищей базы отдыха, которая представляла из себя несколько выцветших вагончиков да деревянный туалет-теремок, огороженные колючей проволокой. Оставив машину за стеной кустов, я пошел по тропе, идущей вдоль моря к заповеднику.
Погода играла против меня. Дождь наверняка заставил всю компанию закрыться в палатках, а в какой из них сидел Влад – я не знал. Поскальзываясь на мокрой тропе, пригибаясь, чтобы не маячить на склоне горы, я переходил от скалы к скале, не упуская из виду разноцветные кубики палаток.
Когда я дошел до каменного завала, откуда можно было незаметно наблюдать за каждой палаткой, джинсы и куртка вымокли насквозь и, словно были на клею, неприятно липли к телу. Морщась, я лег на мокрый плоский камень, как на постамент памятника, и подумал о том, что слишком привык к комфортной жизни и потому так близко к сердцу воспринимаю мелкие неудобства, которые раньше бы не заметил вовсе. Когда-то я бродил по южноамериканской сельве, переходил контрабандным путем Пяндж из Таджикистана в Афган, путешествовал в цинковом гробу и считал, что все происходящее со мной – в порядке вещей. Я был беден и зол на тех, кто мешал мне жить, ввязая в криминальные дела. Теперь, когда я занялся обслуживанием отдыхающих, у меня появились деньги, я стал ценить дорогие машины и хорошие напитки, диапазон приемлемой для меня жизни заметно сузился. Парадокс, но я почувствовал себя тяжело больным человеком, для которого многие радости жизни стали недосягаемы, а для нормального существования уже требовалось огромное количество условий, и с каждым днем выполнять их становилось все труднее…
Из круглой оранжевой палатки, напоминающей шатер, вышла девушка в майке и плавках. В руках она несла пакеты, из которых торчали ручки и ушки кастрюль и сковородок. Она подошла к морю, присела на корточки и стала выкладывать посуду на песок. Надо понимать, дежурная по кухне. Я представил на ее месте Анну, как она, сидя на корточках, трет песком жирный бок закопченной кастрюли, и сердце мое заныло от жалости к моей блудной подруге, которая вляпалась в романтические бредни подонка. Ну, Владик, думал я, пришло время расквитаться с тобой и за Анну, и за Марину. Нельзя наглеть до бесконечности. К тому же девчонки – не лошади, а ты не цыган…
Девушка в майке старательно чистила кастрюли песком и не оборачивалась. Из какой-то палатки доносилась тихая музыка, невнятно бубнили голоса. Осторожно, чтобы не зашуршали камни под ногами, я опустился ниже, к машине, стоящей под дырявым навесом, промокшим насквозь и провисшим под собственной тяжестью. По углам с него стекали мутные струйки. Кирки, ломы и лопаты с налипшими к ним комьями белой глины лежали в луже, словно вилки и ложки, отмокающие в раковине. На ветру тяжело раскачивались и хлопали мокрые разноцветные полотенца, и тонкостволые акации, к которым была привязана веревка, низко кланялись морю.
Девушка уже справилась с двумя кастрюлями и принялась за сковородку. Их здесь семь-восемь человек, а так много оставляют после себя грязной посуды, не к месту подумал я, осторожно, чтобы не задеть, перешагивая через растяжки. Сквозь брешь в низких тучах на мгновение показалось солнце, но ветер тотчас плеснул на него мокрой черной тучкой, как пеной на костер, и пляж вновь потемнел, и посыпался мелкий моросящий дождь. Я подумал, что девушка сейчас бросит посуду и кинется в палатку, но она лишь втянула голову в плечи и стала активнее тереть черное днище сковородки. Нас разделяло всего несколько десятков метров, и я, уже не прячась, быстро пошел по мокрому песку к ней, присел рядом и взял в руки кастрюлю.
– Здрасьте! – сказала девушка, вздрогнув. Она меня узнала, но мое внезапное появление ее испугало.
– Где Влад? – спросил я, придирчиво осматривая не слишком чистые бока кастрюли.
– У себя…
– А разве песком лучше, чем «Пемоксолью»? – спросил я. – В какой он палатке? Что-то я запутался в вашем полотняном городе.
Девушка повернулась, показала рукой на красную «памирку».
– Так я и думал, – сказал я, поднимаясь на ноги и возвращая кастрюлю на место. – Ну, пока!
– Пока, – растерянно ответила девушка, провожая меня взглядом.
Палатка была закрыта на дугообразную «молнию», изнутри доносилось тихое потрескивание приемника. Не останавливаясь и не задумываясь о том, как мне лучше действовать, я рванул застежку, и полог сразу затрепетал на ветру. Уваров лежал на животе, ногами к выходу, и просматривал листы с текстом и рисунками. Слева от него, на надувной подушке, лежала трубка сотового телефона, в ногах, в углу палатки, – пирамида из консервных банок и стаканов с сухим супом.
Я согнулся, отодвинул рукой мокрый полог и вошел в палатку.
– Что надо? – не отрываясь от бумаг, спросил Влад.
В одно мгновение я встал коленом ему на спину, схватил рукой за косичку и приставил ствол «регента» к затылку. Влад дернул головой слишком сильно, чего бы я на его месте не сделал, имея столь близкий контакт с оружием. Наверное, он не сразу понял, что в палатку зашел чужой и что твердый предмет, упирающийся в затылок, – пистолет.
Моя рука сдавила пучок волос еще сильнее, а ствол пистолета заставил Влада опустить голову и прижаться щекой к спальному мешку. Он скосил глаза и наконец увидел меня.
– А-а, старый приятель! – произнес он, стараясь не терять самообладания. – Ну и шуточки у тебя!
– Мы оба друг друга стоим, – ответил я и поднес пистолет к глазу Влада, чтобы он смог заглянуть в дуло. – Наверное, ты лучше разбираешься в мортирах и пищалях, чем в современном оружии. Так поясняю: это испанский вариант «браунинга», калибр – шесть тридцать пять, шесть патронов в магазине. От выстрела в лоб затылочная кость рассыпается в крошки, как ветровое стекло в автомобиле.
– Страшно, – оценил Влад. – Только ты так не напрягайся, а то палец ненароком дрогнет.
– Вполне может быть.
Влад поморщился.
– Послушай, – хрипло произнес он. – Ты хоть бы «молнию» за собой прикрыл. Если кто из моих ребят увидит, как ты свой испанский вариант мне в глаз пытаешься засунуть, то могут по горбу киркой заехать. Это похуже, чем шесть тридцать пять.
Он меня не боялся. Во всяком случае, мой «регент» был слабым аргументом. Влад знал, что выстрелить ему в голову способен кто-либо другой, но только не я, и поэтому с таким же успехом можно было приставить к его виску кукиш. Это нужно было предвидеть, но меня, как часто бывало, подвела торопливость.
– Кажется, я тебя здорово достал, раз ты такой воинственный, – сочувствуя, сказал Влад и попытался вытащить из-под щеки примятые листки.
– Не то слово! Я человек терпеливый, но не до такой же степени! Ты, парень, перешел все границы.
Влад вздохнул.
– Се ля ви! Тебе кажется, что я перешел границы, а мне – что все в порядке вещей. – Он поерзал, стараясь лечь удобнее, и добавил: – Зря ты, конечно, так. В этом деле пистолетом ничего не добьешься.
– А чем можно добиться?
– Да ничем! – вспылил Влад. – Я ж тебе ясно дал понять – ты хоть из танка в меня целься… Ну ты нормально соображаешь?! Ты за кого меня вообще принимаешь?
Он попытался постучать себя по лбу кулаком, но ему помешал пистолет.
– Ладно, хватит, – сказал я. – Ты мне надоел. Где Марина?
– Кто? – переспросил он.
Я, невероятным образом сохраняя спокойствие, повторил.
– Сейчас, – сказал Влад и наморщил лоб. – Ты вообще загадками не говори больше, хорошо? Я думал, ты за Анютку пришел со мной биться… Значит, Валя есть, Дина есть, Катюша есть…
Пока он бормотал, я отпустил его косичку, дотянулся до телефонной трубки, отщелкнул панель с микрофоном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55