В голове поплыли воспоминания. Да, вчерашний концерт был действительно странным и необычным…
…Я сидел в гримерной. Таня, жена и сожительница нашего клавишника Володи – женщина в летах, но благодаря стройной девичьей фигуре, как мы шутили, «на выданье» – старалась как могла. Она накладывала слои белого грима один за другим; Лицо и так уже было белее белого, а она всё белила и белила. «Наверно, это какой-то прием, – подумал я. Таня у нас считалась крутым визажистом. Теперь она взялась за глаза. Веки стали приобретать замогильно черный оттенок. Ей это понравилось, и она стала мазать мне коричневым губы. Я вздохнул. Понимая, что процесс затянется еще минут на тридцать посмотрел на себя снова раз в зеркало – „Ну, ничего, вроде, получается“, – подумалось вяло – принялся пересчитывать в кармане пиджака медиаторы.Дело было важным. Они часто выпадали из рук и ломались. Один, два, три, четыре… Тут моя рука нащупала в кармане неожиданный предмет: продолговатый и, с одной стороны шершавый на ощупь. Как резина. Что это такое, я не знал. Пиджак был концертный, так что оказаться в нём могло что угодно. Вытащить на свет предмет было затруднительно – я был накрыт накидкой, как в парикмахерской – и, отчасти со скуки, начал его сжимать пальцами, стараясь определить, что это. Он вроде не поддавался, но в какой-то момент одна из его выпуклостей вдруг вдавилась внутрь; странный предмет завибрировал; я испуганно выдернул руку из кармана.– Чё ты дергаешься? Не дергайся! – Прореагировала тут же Таня. Она считала, что кроме Володи никто у нас в группе играть не умеет и что он вообще: «самый крутой». – Будешь дергаться, я тебе по сто раз переделывать не буду! – я молчал.«Может это зажигалка?» – подумал я. И в этот момент взглянул в зеркало. Оттуда на меня смотрел чудовищный, абсолютно не эстетично выглядящий урод.– Стоп! – Быстро скомандовал я Тане. Та застыла – кроме Володи давать ей указания не разрешалось никому… – Здесь сотри. – Я показал на тени под глазами. Возьми это и то… Смешай в пропорции пять к одному… Дальше добавь перламутра, и губы тоже сотри и этим мажь… – я указал на другую помаду. – Пожалуйста, – добавил я как можно любезнее, понимая, что рискую нарваться на «разговор».– Вот еще… – шикнула Таня, но указания выполнила. Видимо услышала в моем голосе неожиданные интонации и просто не знала, как на них реагировать.Через некоторое время я, уже более удовлетворенный и, понимая, что с таким реквизитом большего не добьёшься, прошел на сцену.Ребята уже начали прогон, и я решил послушать из зала. Подошел к пульту, постоял. Звук был чудовищный; слишком жесткая середина, проваливающийся бас. Гроссовер перекручен, на выходе каша.Я, на глазах у озадаченного звукооператора Лёни (считалось, что Лёня один из самых крутых операторов в городе) поправил гроссовер. Убрал железо из середины, скруглил бас. Стало лучше. Скрутил поканальные настройки. Зазвучало хорошо. Для такого аппарата. Лёня, будучи профессионалом, понял всё сразу и с некоторым изумлением начал записывать шкалы – каждая вариация звучания уникальна и, повторить ее на ощупь, практически невозможно.«Аранжировка барахло, – автоматически отметил я, по дороге на сцену слушая, что играют без меня. – Заморочено. Клавиши вообще не в тему, бас кривой. А барабанщик тянет. Травы что ли перед концертом опять покурил?! – Я подозрительно посмотрел на Вардкеса – барабанщик наш приехал из какого-то горного аула в Армении; говорил по-русски плохо, но играл „с самого рождения“.Тот сидел за установкой, словно горный орел. Один глаз у него был широко открыт, а второй хитро прищурен. Выглядел он, словно человек, целящийся в прицел винтовки. «Так и есть. Обкурился, – резюмировал я, хорошо зная такое выражение его лица. Делать ничего не оставалось. – Тексты и свою партию с импровизациями буду переделывать по ходу, – решил я, включая гитару. Прежде чем заиграть я немного подумал. Затем вытащил шнур гитары из блока эффектов и воткнул напрямую в усилитель. Вывернул чувствительность до придела и начал играть…
…Приступили к еде. Нина продолжала удивлять: она тараторила не переставая. Раньше, по крайней мере, в общении со мной, она была очень сдержана. Теперь же, она болтала о своих знакомых, преподавателях и друзьях, словно с лучшей подругой.Я отметил вдруг, что моё отношение к ней так же переменилось. Причем, перемена эта меня не порадовала: если раньше я хоть и был в нее влюблён, но как говориться «как все». Теперь же, я ловил каждое её слово и буквально не мог отвести от нее глаз; казалось, я просто не смогу ни разговаривать, ни вообще существовать в её отсутствие. Мне было уже все равно: любит она другого или нет; важно было не упустить; не дать ей скрыться, уйти. Мои амбиции и ревность не пропали; но они стали ничем в сравнении с желанием видеть ее, быть с ней…«Эко тебя переклинило-то, – мысленно удивился я, не понимая природы случившегося. – Ведь не потому же это с тобой происходит, что она хвалит?» Однако внутреннее ощущение и восприятие Нины изменилось не только в этом.Если раньше я скромно сознавал и принимал свою слабость как данность и ничего потому не предпринимал, то теперь всё изменилось. Я был жестко, хладнокровно уверен. Уверен, что возьму верх над любым соперником. Для этого нужно только не рвать; сохранять контакт и отношения. И всё встанет на свои места. Короче, я в этот момент решил стать «просто другом». Тем более, момент был удачным – я стал в ее глазах крутым музыкантом.– Слушай, – я начал реализовывать свой план незамедлительно. – А что там Игорек рассказывал, у тебя роман какой-то оригинальный по почте? Расскажи, интересно!– Вот болтун, я ж ему по секрету… она не казалась особенно расстроенной. Да что тут рассказывать… – однако, я сразу почувствовал, что именно на эту тему она готова говорить часами. – Мой поезд и его на один паром попали. И вагоны напротив оказались. Ну, мы и разговорились. Я как-то сазу поняла, что это – «любовь». Мы, женщины, это сразу чувствуем. – Я отметил ее уверенное «мы, женщины» и на некоторое время снова впал в молчаливо– траурную прострацию.Более конкретно выяснилось следующее: поговорили и разъехались. И он у нее отчего-то ни телефона, ни адреса не взял… Только крикнул вслед что разыщет. Она, было, забыла о нем, а тут вдруг подруга ее, секретарь комсомола на факультете письмо получает: «Дорогой товарищ секретарь! Обращаюсь к тебе как мужчина к мужчине!..» – ну а дальше, что, мол, любовь. «Помоги товарищ, нету ли у вас стройотряда проводников». И описание Нинкино. Он, оказалось, такие письма во все институты Иркутска разослал! Ну, а у нас секретарь хоть и девчонкой оказался, так зато прямо в десятку попал: лучшая Нинкина подруга!«Вот не свезло, – подумал я на этом моменте рассказа. – Видать, тяжело мне с этим Артемом придется. Тертый хахаль попался…» * * * Однако, не так страшен черт оказался, как его малюют. Нина действительно сильно любила музыку и в ней разбиралась. Артем же, как быстро выяснилось из писем, не понимал в ней ничего. Но, будучи человеком амбициозным и самоуверенным, судил обо всем.– Вот, пишет, что ему «Битлз» нравиться. – Рассказала на очередной встрече Нина. – Я, пишет, решил их у себя в Москве распространить. – А дальше на две страницы о том, как челноки могут из страны двести сковородок вывести, а взамен тысячу дисков ввести… С расчетами и ценами на металл. В Китае и у нас. А дальше о том, как он через фасовщиков их продавать потом будет. – Она жалобно посмотрела на меня. – Что ответить?– Ответь, что если бы «Битлз» на сковородках играли, то их не в Китай, а в Африку экспортировать бы надо. Что б вместо барабанов, по пластинкам стучали. И английское правительство поддержит… А, в целом, что-то с головой у твоего Артема не того… – я выразительно покрутил у виска пальцем. – Если он «Битлз» на сковородки меряет…– А вот, – вдруг рассказывала она. – Я ему: ты к Шостаковичу как относишься? – Хотела на классику перейти; А он: «я классику, в принципе не люблю. Ее фирма „Мелодия“ издает. Весь Союз наводнен; не пробиться. Смысла нет – не сбыть потом».А я масла в огонь: тут я с ним полностью согласен. Пиши, что Шостакович еще хуже: по телевизору передали, что из Болгарии большая партия пластинок идет. Скоро все магазины Шостаковичем завалят. Ничего не продать: плохой композитор.Не знаю уж, что Нинка ему отвечала. Только, ходила она все больше по факультету мрачная и все неохотней о нем рассказывала. И, однажды, пришла в институт заплаканная. С припухшими глазами и под соболезнующими взглядами подруг. Вечером после репетиции я под каким-то предлогом остался в общежитии и зашел к Нине. Соседка при виде меня вышла; ей срочно понадобилось к друзьям. Я в то время уже был в институте широко известен: наши песни слушали почти все. И, конечно, знали, что я влюблен в Нину, к сожалению, безнадежно… из-за Артема, «который сковородками торгует» – здесь без меня тоже не обошлось.– В общем… – она с трудом сдерживала слезы. – Он мне написал. Она достала измятый листок. «За сорок минут можно выпустить десять тракторов с конвейера завода, влюбиться, но, увы, не стать близким человеком!» – она повернула заплаканное лицо ко мне. – И все!Я не знал даже что сказать. Мой план сработал быстро и эффективно. Нина была свободна.Дальнейшее было делом техники. Я был крут. Известен, наверное, каждому третьему в городе. С Ниной мы были прекрасными друзьями. Более того: кажется, она любила меня уже давно, но эта непонятная и не очень естественная связь с Артемом не давала свободы. Мне было, конечно, трудно, но совсем не так, как если бы предмет ее обожания был рядом. Не знаю, хватило бы мне сил и уверенности преодолеть ту ревность и боль, когда любимый тебе человек на твоих глазах уходит в постель к другому…В тот день она впервые не убрала мою руку со своей. И понеслось: концерты, репетиции. На них тоже приходил народ. Каждый «прогон» (для непосвященных, та же репетиция, только в формате концерта) превращалась в шоу для посвященных. В смысле, билеты не продавались. Приходили те, кто знал, а знали многие. В результате уже на «прогоны» было не попасть.
Я всюду носил с собой ТАЛИСМАН. Так я назвал маленький прибор, размеров меньше зажигалки, который я обнаружил в тот первый концерт в кармане пиджака. Я его тогда взял, и все время носил с собой. Это превратилось в настоящую паранойю: выходя из дома, я первым делом проверял: со мной ли он. Несколько раз я забывал его дома и в панике возвращался за ним, где бы я не был в этот момент.Со временем я заметил странную закономерность: стоило мне нажать на один из его сторон – тот, который был шероховатым – со мной происходила странная метаморфоза: я становился «суперкрут». Так я определил для себя состояние, которое испытал впервые на том концерте. Я, как бы становился талантливее, умнее и решительней. Моя физическая сила не изменялась, но увеличивалась сила воли. Я мог выдерживать большие нагрузки и, даже поднимать более тяжелый груз. Длилось это влияние «талисмана», правда, не всегда. Самый сильный приток помогающей мне силы был в течении часа – двух после его включения. Затем мощность действия спадала и через некоторое время прекращалась совсем. Далее его можно было включить снова. Но только через некоторое время. Выглядело так, словно он должен был зарядиться. Свою максимальную мощность он выдавал, только если он бездействовал не меньше того времени, которое он работал в предыдущий раз.Ввиду данного обстоятельства я использовал его экономно: включал перед важными концертами и студийной работой. Это не создавало мне никаких проблем, потому что его отключение не меняло резко мое поведение или реакции. В творчестве важно получить озарение. Есть люди, которые всю свою жизнь исполняют талантливые песни, написанные ими двадцать лет назад. Есть вообще такие, кто стал известным написав только одну.Таким образом, я мог копировать собственные же импровизации записанные «под включенный „талисман“, и это никого не волновало.Однажды после «прогона» (с некоторых пор Надя ходила почти на все наши репетиции) мы сидели с ней в кафе.– Знаешь, нашу музыку надо еще переделывать и переделывать, – вещал я, как обычно на все кафе. – Каждый раз как играю, что-нибудь изменить хочется…– Ты знаешь, Дима, – ответила вдруг Нина. – Нет больше никакой ВАШЕЙ музыки. Давно уже нет…Я недоуменно взглянул на нее, от неожиданности поперхнувшись горячим кофе. – В смысле? – я действительно не понял, что она имеет в виду.– В том смысле, что это теперь ТВОЯ музыка. И не надо ничего тебе больше ни с кем обсуждать.Я искренне удивился.– А ребята? Мы же аранжировки вместе делаем, спорим, обсуждаем всё… Мы же группа!– Да никакая вы не группа. А ругань на репетициях, только дело тормозит. Я давно уже заметила: Вовке перед Таней обидно, что не его вещи играть берут. Вот, по каждому пустяку и спорит: сплошные амбиции. А твои варианты на порядок вперед. Всегда. А Игорька только одно волнует – побольше нот в басовые партии пихнуть, что бы все, какой он крутой и виртуозный заметили… – Она сделала глоток кофе.– А про Вардкеса что скажешь? – неожиданно для самого себя спросил я. Разговор начинал меня забавлять. Естественно, я ожидал услышать о курении им травы со всеми вытекающими отсюда последствиями.– А этот… и с разными глазами любому фору даст. – Неожиданно ответила Нина. – Барабанщик от Бога. Я бы его одного оставила.Я молчал, не зная как себя дальше повести. Уж больно все было неожиданно. Нина же продолжала: – Я уж не знаю, что с тобой произошло, и откуда ты вдруг такой взялся, только другого ты порядка музыкант. Тебе акомпониаторов надо. Профессионалов крутых. А не единомышленников амбициозных.Я задумался. То, что группа меня тормозит, теперь казалось очевидным. Но и менять ее полным составом не вариант. А самому уходить: название группы у них останется. Раскрученное.В общем, задумался я тогда серьезно, и, наверное, все ж таки по одному бы и разогнал. Однако судьба распорядилась по другому… * * * Прошло двадцать лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26