– О, это я узнаю – это наш почтенный маузер…
– Семейное сходство. Это дед того, которого вы знаете. Образец тысяча восемьсот восемьдесят четвертого года…
– В общем, в случае чего вы сможете выдержать и месячную осаду.
– Да, только где взять боеприпасы? Ведь это уже устаревшее оружие.
– Да, – повторил господин Ничке. – Но что же вы, дорогой сосед, решили болеть в такую погоду? Чем лежать в постели, лучше пойти в сад.
– Конечно, лучше, – сказал Копф, конфузливо улыбаясь.
– Ну, так выпьем по рюмке – и айда с кровати! – решительно заявил Ничке, вынул из сетки вино и поставил бутылку на стол.
– О, большое вам спасибо! Только к чему, господин Ничке, такие расходы?! Я ведь не пью!
– Не пьете, не курите… Какие же радости остаются у вас в жизни?
– Ну, мои дела не так уж плохи. Кое-какие удовольствия все же еще остаются. У меня очень способные внуки. Старший учится в химическом институте, младший кончает гимназию, у него большие способности к живописи. Он даже стихи пишет. Как-нибудь покажу… – сказал Копф.
Ничке пододвинул стул к постели больного.
– Ну, ладно, шутки шутками, но что все-таки с вами, господин Копф? Что-нибудь серьезное?
– У меня, знаете, желудок пошаливает.
– Врач был? – спросил Ничке, взглянув на лекарства в цветной упаковке, какой-то пузырек с каплями и зеленую жидкость в стакане.
– Был, но медицина плохо разбирается в болезнях. Дал мне что-то болеутоляющее, но разве это лечение? Я, господин Ничке, уже давно сам лечусь травами.
– Травами? – удивился Ничке.
– Да, травами.
– Я не особенно верю в такое лечение, – сказал Ничке, разглядывая Копфа.
Казалось, будто под его загорелой или смуглой от природы кожей был еще слой кожи землистого цвета. Копф, если к нему присмотреться поближе, действительно выглядел больным и осунувшимся. Слегка приподнявшись и опираясь на локоть, он с оживлением заговорил:
– Ведь человек – продукт нашей земли, не так ли?
– Это, конечно, верно.
– И всякое добро и зло, каким слепой рок наделяет человека, тоже рождено на нашей планете?
– Пожалуй…
– Значит – и болезни? Не с луны же они свалились?
– Безусловно.
– Ну, а раз на этой земле есть болезни – значит, должно быть и лекарство от них.
– А может, не обязательно?
– Нет, обязательно!
– Я не так уверен в этом, как вы.
– Значит, вы считаете, что на этом свете только зло имеет все права, а добро должно ему подчиняться?
– Этого я бы не сказал. Но что вы считаете добром?
– Добро – это то, что для человека хорошо и полезно.
– То, что для одного человека хорошо, для другого может быть плохо, – сказал Ничке, бросив выразительный взгляд на коллекцию оружия на стене.
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Но дело не в том. Согласитесь, однако, что болезни – это для каждого человека плохо.
– Бесспорно.
– А раз так, то от каждой болезни где-нибудь на земле должно быть лекарство.
– Вы оптимист!
– Так же, как от огня – вода, от кислоты – щелочь, а от яда – противоядие.
– Ах, если бы знать, что человеку помогает и что вредит! Ведь существует столько болезней, против которых медицина совершенно бессильна.
– Природа, господин Ничке, природа – вот она, наша неиссякаемая аптека. Если бы не травы, я со своим желудком уже давно был бы на том свете. Но я еще в тысяча девятьсот шестнадцатом году познакомился на фронте с одним эльзасцем, который научил меня разбираться в травах. Если бы вы только знали, что это был за человек! К сожалению, он в тысяча девятьсот семнадцатом году погиб под Аррасом. Как сейчас помню, это случилось в чудесный апрельский день. После него достался мне блокнот с рецептами лекарств из трав. Я его берегу, как Евангелие. Как-нибудь покажу вам.
– А я, господин Копф, предпочитаю, чтобы в случае воспаления легких меня лечили пенициллином, а не лекарственными травами…
– Ага, вот вы и попались! А что такое пенициллин?
– Кто его знает? Кажется, какой-то грибок.
– А гриб, господин Ничке, растение.
– Вы правы, – согласился Ничке; в ботанике он был не очень силен. – Ну, тогда давайте закурим эту травку! – сказал он, доставая папиросы.
– Благодарю вас, я не буду.
– А вам не помешает, если я закурю?
– Курите сколько угодно, раз уж вам своего здоровья не жаль. Эта травка, к сожалению, ядовитая. Бывают и такие. Посмотрите, где-то там должна быть пепельница!
Ничке отправился на розыски пепельницы в указанном Копфом направлении, и, поскольку ею редко пользовались в этом доме, он обнаружил ее в самом неожиданном месте – где-то за занавеской, на подоконнике. Впрочем, это была не совсем обычная пепельница. Она была сделана из рассеченной вдоль артиллерийской гильзы и украшена венчиком из винтовочных и пистолетных пуль различного калибра. Ничке лишь по окурку сигары догадался о назначении этого странного предмета.
– Что за удивительная пепельница, – сказал он, снова усаживаясь на стуле у постели больного.
– Это я от скуки сделал в тысяча девятьсот пятнадцатом году, под Френом.
– Неужели под Френом было так скучно?
– Когда там бывало затишье, это было настоящее затишье, иногда оно длилось целую неделю. Но когда начинались бои, это уже был сущий ад.
И это все, что он мог сказать о битвах во Франции, о битвах, вписавших славные страницы в историю немецкого оружия? Ничке знал о них по литературе и по рассказам. Ад – да, такое определение повторялось в каждой книге и в каждом воспоминании. Но, судя по тому, что Ничке знал о тех временах, это было, пожалуй, похуже ада. Люди утопали по пояс в грязи, перемешанной с кровью и испражнениями, и зарывались, как черви, в исковерканную артиллерийскими снарядами землю, в которой человеческие кости смешались с человеческим мясом, мозгами, внутренностями. Но у самого Ничке было совсем другое представление о битвах во Франции; они казались ему чем-то необыкновенно возвышенным и вместе с тем отвратительным, так и хотелось сказать, нужник героев! А этот от скуки мастерил пепельницы! Интересно все же, что он за человек, что у него за душой?
– А может, вы все-таки не откажетесь от рюмки вина и кусочка торта? – спросил Ничке.
– Нет, торт ни в коем случае. А какое, простите, вино?
– Красное, хорошее.
– Ну что ж, могу только пригубить за компанию, – сказал Копф. Он спустил ноги с кровати и попытался найти домашние туфли.
Ничке взял его за руку и заставил снова лечь. Он склонился над ним и тихо, заговорщицким тоном произнес:
– В каждом порядочном немецком доме есть кухня, верно?
– Есть…
– А в каждой кухне должен быть буфет.
– Есть и буфет, господин Ничке…
– А в буфете тарелки, тарелочки, рюмки и так далее, словом, все, что полагается…
– Вы очень любезны, господин Ничке, – прошептал Копф, осклабившись, однако выражение лица у него было несколько озабоченное.
– Положитесь на меня и лежите спокойно, хорошо?
Ничке направился на кухню и в старом дубовом буфете со множеством всевозможных украшений, ящиков и отделений легко нашел все, что надо. Кухня была оборудована богато, хотя и старомодно – кто же теперь пользуется ручными кофейными мельницами, ступками, метелочками! Все содержалось в чистоте, блестело и сверкало, из чего можно было заключить, что у госпожи Циммер такая же страсть к чистоте и порядку, как у госпожи Рауш. Одно лишь здесь было неприятно – запах. Казалось, будто где-то гниет картошка и кислая капуста. Вернувшись в комнату, Ничке откупорил бутылку и наполнил рюмки.
– Ну, за ваше здоровье, дорогой сосед! За ваше скорейшее выздоровление. Ведь время идет, а раоота в саду стоит!
– За ваше здоровье, дорогой господин Ничке.
Копф едва пригубил рюмку, Ничке выпил до дна.
– А где вы обедаете? Я не заметил, чтобы вы ходили в ресторан.
– Я не питаюсь в ресторанах. С моей диетой это было бы сложно. К тому же, люблю точно знать, что я ем.
– Вы сами себе готовите?
– Да.
– Восхищаюсь вами.
– В этом нет ничего особенного. Только немного практики.
– А что вы готовите?
– Главным образом овощи. Иногда сделаю яичницу-глазунью, к ней немного моркови, брюссельской капусты, кусочек цветной капусты. Ем то, что у меня под рукой, вернее, что принесет мне госпожа Циммер – она убирает и стирает у меня, очень симпатичная женщина. А вчера, например, у меня был шпинат из собственного огорода.
– У вас уже есть шпинат? – Ничке вовремя удержался, чтобы не выразить удивления, и добавил: – Да, действительно, уже пора.
– О, шпинат у меня уже целый месяц. Я посадил его ранней весной в таком месте, где земля была теплой и удобренной. А поливал отстоявшейся водой.
– Что у вас еще есть хорошего в огороде?
– Салат.
– Так я к вам приду на салат…
– Пожалуйста.
– Я шучу. У меня тоже есть салат, только в нынешнем году он что-то не удался. – Ничке нарочно сказал «в нынешнем году». Ему было неприятно признаться, что только теперь, в шестьдесят лет, он впервые начал выращивать салат.
– Салат, должен вам сказать, очень любит влагу. Веда, вода и еще раз вода. Ну, и легкая почва. Легкая, но не бедная. У вас, кажется, салат уже зацвел?
– Один зацвел, другой не очень вкусный, горчит.
– Наверное, в почве слишком много азота и фосфора?
– Да, я, пожалуй, перестарался. Ну, а что у вас еще есть? – спросил Ничке и подумал про себя: «Этот дьявол понимает толк и в оружии, и в огородничестве, и в лекарственных травах. Интересно, в чем он плохо разбирается?…»
– Да так, ничего особенного. Редиска, лучок. Через несколько дней должна поспеть кольраби. А может, уже есть, я давно не заглядывал в огород.
– Вот редиска у меня хорошо уродилась.
– А у меня не очень. Компосту было маловато.
– Со временем все будет. Главное, чтобы было здоровье. У вас здесь очень приятно. Можно заглянуть в другую комнату?
– Пожалуйста, только там ужасный беспорядок.
– Я хочу выглянуть на улицу, не прибыла ли почтовая машина. Жду посылку от овощеводческой фирмы.
Ничке солгал, ибо фирма уже сообщила, что посылка с клубнями георгин прибудет только на будущей неделе. Просто ему хотелось осмотреть всю квартиру Копфа, а также – что уже вошло у него в привычку – выглянуть на улицу. Впрочем, на этот раз у него был конкретный повод. Соседняя комната, нечто вроде мастерской, была действительно заставлена всякой всячиной и довольно грязновата. Старые шкафы, полки с книгами, на стенах – семейные фотографии, снимки времен первой мировой войны и в позолоченной рамке цветная репродукция какого-то крейсера, кажется, «Эмдена». На картинке была ночь, синее море, черное небо; корабль стрелял из всех орудий, огненные блики освещали пенистые гребни волн и исчезали далеко-далеко в пустынном мраке. Под репродукцией стоял слесарный верстак, заваленный инструментами, среди них лежала разобранная на части двустволка. Ничке закурил и посмотрел в окно: напротив дома, самым бесцеремонным образом уставившись в окна Копфа, стоял все тот же молодой человек, которого он видел утром. Это было уже слишком, и Ничке почувствовал непреодолимое желание, даже потребность поделиться своими мыслями с Копфом. Но он этого не сделал и, вернувшись в спальню, сказал:
– Если бы я знал, что у вас слесарная мастерская!
– А что?
– Заказал бы у вас запасной ключ. Впрочем, может, это, так сказать, не по вашей части?
– Пустяки, приносите. Я вам сделаю.
– Я шучу.
– Нет, серьезно, если вам только что-нибудь понадобится, пожалуйста, не стесняйтесь. Нет смысла с каждой мелочью ездить в город к слесарю.
– В таком случае, непременно воспользуюсь вашей любезностью. Надеюсь, вы не очень дорого с меня возьмете?
– Как-нибудь договоримся. Вы мне заплатите натурой. На другом конце сада у вас очень хороший сорт черешни. Я бы попросил у вас несколько черенков.
– Пожалуйста, сколько угодно.
– Возьму у вас осенью три-четыре черенка, дереву это не повредит.
Они опять заговорили о саде. Господин Копф оживился, выпил, вопреки заверениям, целую рюмку вина, а Ничке подливал себе еще дважды. Потом Копф снова заговорил о лекарственных травах и спросил Ничке, хорошо ли тот спит.
– Не могу жаловаться. Засыпаю довольно быстро. А встаю рано, в пять, половине шестого.
– Я спрашиваю потому, что у меня есть отличные травы от бессонницы. Знаете, когда после первой мировой войны я в тысяча девятьсот восемнадцатом году вернулся домой – я ведь был тогда еще совсем молодым человеком, – то некоторое время страдал ужасной бессонницей. Мы жили тогда в Регенсбурге, и были ночи, когда я слышал, как час за часом били часы на церковной башне, как проезжали один за другим все поезда, как пели петухи. Измучившись, я вспомнил о моем эльзасце, извлек из рюкзака его блокнот, заказал в аптеке смесь из трав по его рецепту – и бессонницы как не бывало.
– Да, война, война, – вздохнул Ничке и посмотрел на часы.
Было около пяти. Уже несколько дней не было дождя, и не похоже было, что его можно вскоре ожидать. Сегодня непременно нужно как следует полить сад. Но Копф, видно, не собирался так скоро расстаться с соседом.
– Война, – поспешно вставил он, – большое свинство.
– И ото говорит обладатель такой внушительной коллекции, предназначенной как раз для войны! – сказал Ничке с улыбкой, указывая на стену, увешанную винтовками.
Копф лег на спину, видимо, у него при этом что-то заболело – лицо его исказилось, и он широко открыл рот. Ничке мог теперь хорошенько рассмотреть его крепко сидящие в деснах белые, здоровые зубы и позавидовал ему. Его собственные зубы всегда оставляли желать лучшего.
– Может, я могу вам помочь, что-нибудь подать? – спросил он.
– Нет, нет, благодарю. Это ужасно. Стоит человеку немного заболеть, как он уже никуда не годится. Я, знаете ли, с юных лет очень любил оружие и так же страстно увлекался им, как другие, например, почтовыми марками или голубями. Потом мне пришлось в жизни много раз иметь с ним дело. Но оружие, господин Ничке, собственно говоря, только для того и создано, чтобы убивать людей и животных, но, главным образом, людей.
Ничке подумал, что разговаривает со старым, больным человеком и надо, как-то поддержав этот разговор, быть может, и помочь ему.
– Оружие было предназначено для этого, так сказать, еще с сотворения мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14