Господи Иисусе Христе, смилуйся над всеми нами!
V
На землю спускался вечер, и хозяйка Гостиницы «Почта», главной в Органе, на дороге между Авиньоном и Кавайоном, пригласила садиться за стол троих мужчин, которые в ожидании ужина тихо разговаривали между собой, сидя на скамье против дверей, под платанами.
Эти трое, съехавшиеся с разных сторон: один из Авиньона, другой из Нима, третий из Юзеса, были одеты в платья зажиточных крестьян.
У самого высокого, самого крепкого из них, загорелого, с оливковым цветом лица, с широкими плечами и руками, толстыми, как ляжки, была на голове шапка нимских носильщиков. Этот колосс щеголял в золотых серьгах, а его бархатная куртка была украшена серебряной цепочкой, на которой висело миниатюрное изображение Богородицы. За красным поясом был заткнут кривой кинжал в медных ножнах. Гигант часто опирался на него рукой, говоря или жестикулируя. Этот привычный, любимый жест указывал на то, что силач-носильщик не задумывается при случае подкрепить свое бахвальство ударом ножа.
Раздавшийся зов хозяйки заставил его подняться и сказать сидевшему с ним невысокому человеку, черноволосому и свирепому, со скотской физиономией:
– Сходи-ка, Трюфем, погляди, нет ли в столовой посторонних приезжих.
Трюфем, кабатчик и содержатель подозрительного притона в Авиньоне, покорно пошел исполнить поручение.
– А ты, Серван, – продолжал носильщик из Нима, обращаясь к третьему мужчине, горбатому, хитрому на вид, погонщику быков из Юзеса, – взгляни в последний раз на Дорогу… Этому маркизу де Мобрейлю следовало бы уже прибыть сюда в настоящее время. Уж не надул ли он нас? Что касается меня, то я пройдусь до церкви, чтобы дать инструкцию звонарю.
– Он также из наших, Жозеф? – спросил содержатель притона в Авиньоне.
– Да. Архиепископ нимский указал нам на него как на человека благочестивого, ненавидяшего узурпатора.
Тут вернулся обратно Трюфем и произнес:
– Хозяин гостиницы сказал мне, что с нами сядут за ужин еще двое приезжих.
– Что это за люди?
– Торговцы лошадьми… они не здешние… кажется, северяне.
– Наверно, бонапартисты, – продолжал тот, кого называли Жозефом и кто был не кем иным, как знаменитым Жозефом Дюпоном, прозванным Трестайоном, которому предстояло приобрести ужасную известность при разгуле белого террора.
– Вон они там, на площади! – сказал Серван, указывая на двоих мужчин: одного высокого, сухопарого с костлявым лицом, который, прохаживаясь под платанами, держал в руках огромную дубину и, как будто забавляясь, ловко вертел ею то перед лицом, то над головой, то вокруг шеи, повязанной галстуком, и на другого – маленького ростом, но статного, крепкого, с немного тяжеловатой походкой кавалериста.
Оба они были в длинных блузах лошадиных барышников из Нивернэ. Эти люди, казалось, с сосредоточенным вниманием разглядывали церковное крыльцо.
– Барышники они или нет, но эти господа не по душе мне, – грубо продолжал Жозеф Дюпон. – У меня нет охоты ужинать с ними рядом. Трюфем, ступай обратно к хозяйке и скажи ей, чтобы нам накрыли где-нибудь в другом месте. У нее должна быть отдельная столовая. Ступай, сын мой, и поторопи ужин, потому что нам, вероятно, придется поработать сегодня ночью.
Трюфем лукаво кивнул головой, точно в знак того, что отлично понял, какого рода работу подразумевает Жозеф Дюпон, казавшийся распорядителем между ними.
Трое товарищей разделились: Трюфем отправился на кухню вести переговоры с хозяйкой гостиницы, Серван занял наблюдательный пост на дороге, ведущей в Дюрансу, чтобы дать знать о прибытии маркиза де Мобрейля, приезда которого нетерпеливо ожидал Трестайон, сокрушаясь о задержке. Что касается Жозефа Дюпона, то он проник в церковь, где пономарь собирался звонить «Анжелюс». Он почти задел барышников, которые стояли против церковного крыльца, точно измеряя глазами свод и высчитывая, сколько понадобилось камня на его постройку.
Эти трое людей, столкнувшись, обменялись, недоверчивыми взглядами.
«Ну, какие это барышники? – подумал про себя Жозеф Дюпон, – они, по-моему, скорее смахивают на кавалеристов из эскадрона узурпатора».
– У этого носильщика лицо разбойника, которое мне вовсе не нравится, – сказал своему товарищу барышник высокого роста, игравший со своей палкой. – Что ты думаешь, Сигэ, на этот счет?
Второй барышник, гусар Сигэ, ординарец маршала Лефевра, не задумываясь ответил:
– Начальник, по-моему, это один из злоумышленников, посягающих на жизнь императора. Вы не ошиблись!
И «начальник», который был не кто иной, как ла Виолетт, прибывший в Оргон с Сигэ, после того как он присоединился к молодому кавалеристу в замке Комбо и по уговору взял его с собой, прибавил тотчас:
– Маркиз Мобрейль еще не прибыл сюда. Но этот негодяй и двое мошенников, егозивших перед ним, по всей вероятности, все трое – его сообщники… люди, засевшие в засаду, чтобы совершить преступление.
– Вам точно указали на Оргон как на место, где намереваются покончить с императором?
– Да, Мобрейль собирался именно в Оргон, чтобы приступить здесь к исполнению своего плана.
– Наверно, этот негодяй-верзила из их шайки!
– Он и его спутники ожидают Мобрейля, который замешкался. С этой стороны вышла какая-то задержка, неожиданное препятствие, но какое именно – я не знаю.
– Только бы подлец маркиз не выбрал иное направление или не назначил западню вместо Оргона в другом месте! Ах, если бы я мог знать, зачем приходил сейчас тот мошенник сюда, в церковь!
– Должно быть, не для чтения молитв по четкам.
– Послушайте, Сигэ, как было… послышался «Анжелюс», потом колокол внезапно смолк… тут что-то нечисто.
– Что, если зайти в церковь?
– Мы можем навредить себе этим, вызвать подозрение. В это время церковь пуста; ведь теперь там только и есть всего что звонарь да наш убийца. Если даже они и сговариваются в настоящую минуту, то, увидев нас, обязательно смекнут. Узнать мы ничего не узнаем, а только дадим им понять, что следим за ними. Нет! Полно! Удалимся пока и Дождемся нашего человека.
Ла Виолетт и Сигэ повернули влево, словно, после того как они вдосталь налюбовались главным входом, им захотелось осмотреть и боковые стены здания.
Несколько мгновений спустя после внимательного, казалось, разглядывания, во время которого они, однако же не спускали взора с площади, они увидели, что подозрц! тельный посетитель вышел из церкви, после чего быстро перешел улицу и у гостиницы «Почта» присоединился к своим двум товарищам. Перекинувшись несколькими быстрыми фразами, все трое скрылись под навесом крыльца гостиницы.
– Скорей, скорей, – сказал ла Виолетт, – воспользуемся случаем и поспешим в свою очередь осмотреть церковь. Но в то самое мгновение, когда они входили под портал, они заметили звонаря, выходившего из боковой двери.
– Слишком поздно! – проворчал ла Виолетт, покусывая ус. – Ясно как день, что этот субъект виделся со звонарем. Но о чем они могли там сговариваться? Прерванный «Анжелюс»… За всем этим положительно кроется какая-то ловушка. О, если бы только я мог поговорить с этим звонарем, узнать, что у него в голове и в его колоколах!
Ла Виолетт инстинктивно свернул влево, за угол церкви, в ту сторону, где находилась маленькая дверь, из которой вышел звонарь.
Сигое Молча следовал за ним, и его тяжелые шаги гулко раздавались по булыжной мостовой маленькой улицы.
Звонарь обернулся. Он несколько удивился и поспешил навстречу ворчунам на своих кривеньких ножках.
– Вы приходили, чтобы повидаться с Жозефом? – спросил он, подходя к ним.
– Именно, – с неподражаемым хладнокровием ответил ла Виолетт, – мы разыскиваем его.
– Он только что ушел в гостиницу «Почта».
– Так и мы туда пойдем. Он говорил вам, что поджидает нас?
– Господи Боже! Вы спрашиваете, говорил ли он? Он испортил себе немало крови тем, что вы все не приходили; он только что приказал мне сходить к священнику и разузнать, не получил ли тот весточки от маркиза де Мобрейля.
– Это я! – многозначительно произнес ла Виолетт.
Звонарь почтительно поклонился и произнес:
– Я так и думал… я видел, как вы искали кого-то около церкви, и сейчас же сообразил. «Наверное, – думаю, – это и есть маркиз, которого ожидают».
– У вас, друг мой, верное чутье, и большая сметка.
– Между тем Жозеф даже и не предупредил меня, в какой вы будете одежде.
– Мы из предосторожности выбрали эту одежду.
– О, я и сам догадывался, что вы не станете бродить по этим дорогам в роскошных одеждах. Но вот об этом Жозеф мне ни одного слова не говорил, – произнес звонарь, взглядывая на Сигэ. – Они тоже будут из маркизов?
– Нет, просто граф.
– Граф де Сигэ, – с апломбом произнес гусар, возводя себя, по примеру своего начальника, в дворянина.
Звонарь вторично раскланялся.
– Так вот, господин, маркиз и господин граф, – униженно начал он, – будьте добры сказать, не могу ли я быть полезным вам? Жозеф все объяснил мне. – И звонарь, далекий от всяких подозрений, гордясь данной ему Трестайоном ролью в драме, которая должна была разыграться в Оргоне, поспешно продолжал: – Будьте уверены, что я все прекрасно понял и все удержал в памяти! Во-первых, я должен закрыть церковь, чтобы никто, кроме меня, не мог войти в нее, и, как видите, это уже сделано: вот и ключи, в кармане передника!
– Замечательная предосторожность! – сказал ла Виолетт, мысленно недоумевая, зачем понадобилось Трестайону, чтобы церковь была закрыта. Но он не решился слишком явно расспрашивать звонаря, боясь возбудить в последнем подозрения. Он только небрежно добавил: – Можно, собственно, не беспокоиться: едва ли кто-либо придет в церковь и удивится, найдя ее закрытой.
– Да никто и не ходит по вечерам. Лишь только успею отзвонить «Анжелюс», как тотчас же закрываю дверь на запор. Вот потому-то я и отзвонил «Анжелюс» на целый час раньше. Понимаете? – сказал звонарь, с лукавой усмешкой поглядывая на своих собеседников.
Ла Виолетт положительно ломал себе голову, тщетно стараясь разгадать причину закрытия церкви и преждевременного, да к тому же и прерванного трезвона к «Анжелюсу».
К счастью, боязливый звонарь пришел ему на помощь.
– Уж вы останетесь мною довольны, господин маркиз, и вы также, господин граф, – произнес он. – И Жозеф скажет, да и священник подтвердит, когда вы увидите его, ночью… по делу… оба скажут, что на меня можно положиться. Я отменный роялист и ревностный христианин! Мне можно смело и тайну доверить, и дело поручить. Я умею и молчать как рыба и ловко вывернуться, как молодой, увертливый ягненок!
Ла Виолетт очень находчиво уцепился за похвалу, которой любил награждать себя гуляка Жозеф.
– Мы знали заранее, что Жозеф, которому мы так доверяем, сумеет выбрать достойных людей для совместного труда с нами… в нашем святом деле, – уклончиво произнес он, не будучи в силах разгадать ту тайну, в которой этот звонарь, был одним из низших орудий.
– Вы во всей округе не найдете человека, который так ненавидел бы Бонапарта, – с энтузиазмом воскликнул звонарь, – и который с такой готовностью помог бы вам, господа, уничтожить этого выскочку и кинуть его в Дюранс.
– Его величество король французский будет осведомлен о ваших верноподданнических чувствах и сумеет достойно вознаградить вас, Улисс Рабастуль, за услуги, – торжественно изрек ла Виолетт. – Но так как и граф, и я горим желанием безотлагательно выразить вам свою признательность, то мы угостим вас сейчас же бутылкою доброго вина.
Звонарь расцвел при этом предложении: оно как нельзя лучше отвечало его наклонностям неисправимого пьянчужки.
– О, вы найдете в Органе великолепные вина! – воскликнул он с восторгом. – Вот там, в гостинице «Почта»…
– Нет, – быстро перебил его ла Виолетт, – поведите нас в другое место. Не надо, чтобы нас видели вместе. Это могло бы навести на нежелательные размышления.
– Вы совершенно правы, господин маркиз. Жозеф уже говорил мне, что ему кажется, будто он встречал бродивших в окрестностях бонапартистских эмиссаров. Я лучше сведу вас в гостиницу «Перекресток».
– Это далеко отсюда? – небрежно спросил ла Виолетт, которому не хотелось ни отойти далеко от гостиницы «Почта», ни попасть на глаза Трестайону и его сообщникам в обществе звонаря.
– В двух шагах… на берегу Дюранс.
Несколько минут спустя ложный маркиз де Мобрейль, псевдограф де Сигэ и Улисс Рабастуль комфортабельно восседали за столиком гостиницы «Перекресток» перед двумя бутылками крепкого вина. Ла Виолетт осушал свой стакан до дна, Сигэ тоже был не дурак выпить; Улиссу Рабастулю было с кем потягаться.
Когда первая пара бутылок была распита, на столе появились еще две бутылки, потом Сигэ подзадорил Улисса одним духом осушить бутылку до дна, и так как звонарь вышел победителем из этого испытания, то на столе появилась в виде проигрыша шестая бутылка.
Вслед за этим зорко следивший за собой ла Виолетт предложил новое пари, уверяя, что повторить опыт Улисс будет уже не в состоянии. Поданы были свежие бутылки.
Физиономия звонаря все более и более воспламенялась, язык заплетался, но вместе с тем он с каждой минутой делался все более и более общительным и выбалтывал без передышки разные приходские сплетни, толки и подноготную местных ханжей-прихожанок.
Увидев, что он доведен до надлежащего градуса, ла Виолетт легко и незаметно навел его на разговор о Жозефе, об «Анжелюсе» и о Бонапарте, которого следовало кинуть в волны Дюранса. Но Улисс совершил уже чересчур усердное возлияние. Его язык беспомощно и вяло заплетался, и, одолеваемый сном, он бессильно мотал головой из стороны в сторону. Он был не в состоянии отвечать на вполне определенные и ясные вопросы, которыми засыпали его ла Виолетт и Сигэ. С его коснеющего языка срывались лишь какие-то бессвязные, отрывистые междометия вперемежку с икотой. Но в конце концов все-таки удалось разобрать даже и из его бессвязных фраз, что он должен будет звонить «Анжелюс», перевести трезвон на звон набата и что это должно будет служить сигналом, по которому решено было кинуть Бонапарта в Дюранс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25