однако видимая близость и глубокая привязанность, которую, казалось, питала императрица к этому кавалеру, требовали его удаления. Он получил вместе с хорошим вознаграждением приказ возвратиться в Австрию.
Мария Луиза не настаивала на сохранении при себе этого адъютанта, но страшно рассердилась на Наполеона за такое решение. Он казался ей смешным со своими подозрениями, отвратительным в своей ревности. Зато Нейпперг, которому она все время выказывала знаки благоволения, стал в ее глазах жертвой супружеской тирании. Она думала о нем, мысленно вспоминала тысячи мелких подробностей из их ежедневных бесед, и в ее мыслях он занял одно из важных мест. Мария Луиза с умилением вспоминала о первой встрече с ним. Приключение на пруду с цветами получило теперь в ее глазах совершенно особенное значение. Она поняла, что Нейпперг любил ее. Мария Луиза созналась себе, что и он ей не был противен, и перебирала в уме его любезности, заботливость, манеру держать себя всегда почтительно, но в то же время с некоторым оттенком превосходства; последнее так действовало на нее, что она, вообще крайне гордая, при нем чувствовала себя слабой, покорной, побежденной.
В течение всего дня, когда Нейпперг уезжал, она проплакала в укромном уголке своей комнаты, удалив Наполеона под предлогом головной боли, а в тот момент, когда Нейпперг садился в карету, горничная передала ему маленькую шкатулку, которую он открыл с волнением и чувством счастья. В шкатулке были перстень и голубая незабудка.
XI
Вызвав к себе великого канцлера Камбасереса, император заперся с ним в обширном кабинете и занялся рассмотрением дела маркиза де Лавиньи. Слова Ренэ и подозрение министра полиции в измене только подтвердили опасения, зародившиеся у него благодаря внутренним военным заговорам. Ему небезызвестны были деяния графа де Прованса в Лондоне, но Фушэ каждый раз, когда император спрашивал его, отвечал с уверенностью, что с той стороны нечего опасаться беды. Таким образом и сам Наполеон стал понемногу забывать о тех, кто на чужбине в ожидании его поражения готовились к реставрации, считавшейся в то время невозможной и невероятной.
Итак, опасность перестала угрожать со стороны недовольных военных вроде Мале, мечтавшего о возмущении полков и содействии гарнизона гибели Наполеона. Эти казарменные мятежи были невероятны. Выражения в письме генерала Мале доказывали, что по крайней мере в данный момент филадельфы отказались от своих планов.
Оставались неведомыми замышляемые роялистами ухищрения Бурбонов, сношения, которые поддерживались во Франции принцами с помощью денег и с помощью Англии. Пожалуй, тут-то и таилась настоящая опасность.
Де Лавиньи, тайного агента, тем более опасного, следовало бы арестовать десять раз. Без сомнения, уже предупрежденный в настоящее время, он мог ускользнуть обратно в Англию.
Фушэ оставил его на свободе. Со стороны министра тут была или преступность, или глупость: он или не знал о его роли агента принцев и тогда заслуживал просто отставки за свою неспособность, или же ему были известны как присутствие де Лавиньи в Париже, так и цель, которую он преследовал; в последнем случае Фушэ оказывался изменником, достойным жестокой кары.
Раздраженный приключением в беседке, недовольный своей горячностью, которую он не мог сдержать при виде Нейпперга возле императрицы, Наполеон поспешно послал в полицейскую префектуру за сведениями о филадельфах и маркизе де Лавиньи. Он отдал этот приказ таким резким, нетерпеливым тоном, что секретарь, посланный за этими бумагами, находясь в очень хороших отношениях с Дюбуа, префектом полиции, не мог умолчать о явном гневе Наполеона.
Граф Дюбуа встревожился и, сев в карету, сам повез во дворец потребованные от него справки. Когда Наполеон принял его в своем кабинете, там уже был Камбасерес.
Император казался сильно взволнованным. Он прохаживался взад и вперед по комнате. На письменном столе лежал лист бумаги большого формата, на котором было набросано несколько строк его совершенно неразборчивым почерком. Император, круто повернувшись, внезапно остановился пред графом Дюбуа и сказал:
– Дюбуа, этот Фушэ – страшный негодяй.
Префект полиции, враг Фушэ, поклонился, не говоря ни слова. Он не одобрил и не подтвердил это определение, сделанное императором его начальнику.
Принявшись снова шагать по кабинету, Наполеон обратился тогда к Камбасересу:
– Да, это негодяй! Страшный негодяй! Но пусть он не рассчитывает сделать со мной то, что сделал со своим Богом, своим конвентом и своей директорией, которые были поочередно преданы и проданы им на самый низкий манер. Я дальновиднее Барраса и сладить со мной будет потруднее! Пусть Фушэ остерегается. Но у него есть мои записи, инструкции, и я хочу получить их обратно. – Тут, вернувшись опять к Дюбуа, император прибавил: – Я знаю, что вы и Фушэ – заклятые враги, однако, несмотря на это, я избрал именно вас, чтобы вы исполнили важное поручение, относящееся к этому человеку. Важное в особенности для него, потому что здесь дело идет о его голове!
– Ваше величество, – сказал Дюбуа, – соблаговолите избавить меня от такой чести. Вы сами изволили сказать, что герцог д'Отранте – мой враг; он вообразит, что я пришел к нему с враждебной целью.
– Молчать! – продолжал император. – Вы поедете к Фушэ, чтобы исполнить государственную миссию, с которой не справиться никому, кроме вас. Слушайте внимательно! Герцог в бытность свою министром получил от меня много записок, конфиденциальных писем: нужно добыть их обратно.
– А вы требовали их у него раньше, ваше величество?
– Требовал, и не раз. И знаете, что он мне отвечал? Будто эти бумаги сожжены им! Чтобы он, Фушэ, стал жечь мои бумаги, бумаги, написанные моей рукой! Никогда не поверю!
– Ваше величество, я потребую обратно эти записки.
– Да, мне они нужны сейчас! Я только что получил доказательство, что Фушэ изменял мне, что он был в сношениях с роялистскими агентами. Я хочу лишить его возможности вредить мне; он уже не министр полиции. Отправляйтесь в его замок Ферьер, где он теперь находится, и моим именем потребуйте у него бумаги.
– Ваше величество, мне был бы нужен их список.
– Вот он! – сказал Наполеон, кидая Дюбуа большой лист, испещренный иероглифами.
– А если его светлость герцог д'Отранте ответит отказом? – спросил префект, убежденный заранее, что хитрый министр ни за что не расстанется с бумагами, которые служили ему охраной, с бумагами, имевшими отношение к казни герцога д'Энтьена.
– «Если он ответит отказом»?! – гневно воскликнул император. – Возьмите с собой десятерых жандармов, и пускай его отведут тогда в Аббатство, а я покажу ему, как скоро можно решать судебные дела! Ступайте, Дюбуа, и постарайтесь избавить меня от этого изменника!
Облегчив себя таким крутым поступком, император подписал декрет, которым герцог де Ровиго назначался министром полиции, и его ярость утихла. Он с улыбкой отпустил Камбасереса и Дюбуа, после чего сошел вниз к императрице.
Дюбуа старательно исполнил поручение, однако ему не удалось ничего захватить в замке Ферьер; Фушэ заранее спрятал в безопасное место бумаги, которые продал впоследствии Людовику XVIII. Впрочем, эти документы не представляли той важности, которую приписывал им Наполеон. Они устанавливали прежде всего, что казнь герцога д'Энтьена произошла по наущению Савари, получившего потом титул герцога де Ровиго и назначенного как раз преемником Фушэ.
Отрешенный от должности министр заверил Дюбуа в своей почтительности к императору, с которой он принял постигшую его опалу, и сообщил о своем предстоящем отъезде в Рим, а сам тайно покинул Ферьер и засел в Париже, устроившись в маленьком домике невзрачного вида. Окруженный здесь надежными агентами, которыми он пользовался для личных целей, организовав собственную контрполицию, Фушэ зорко следил за каждым шагом императора, императрицы и всех лиц, приближавшихся к ним.
В бытность министром ему случалось получать довольно темные донесения, содержание которых, однако, живо интересовало его. Они касались шталмейстера-австрийца, назначенного его величеством Францем II состоять при Марии Луизе, графа Нейпперга. Кое-какие личные наблюдения позволили Фушэ проверить точность сведений, доставленных его сыщиками.
– Граф Нейпперг влюблен в императрицу, – сказал он, улыбаясь про себя, и его лисий профиль принял выражение необычайного лукавства. – Дело очевидное… даже слишком очевидное, если император заметил что-то неладное и удалил графа. Но любит ли его императрица? Этот вопрос, требующий проверки. Впрочем, я увижу сам. Нейпперг уехал, но он вернется; я уверен, что он покажется в Вене лишь на короткое время, как раз достаточное для того, чтобы французский посланник успел убедиться в его присутствии, а потом уедет снова, не мешкая. – Фушэ понюхал табакерку и пробормотал: – Как заяц в нору, вернется этот любезник во дворец. Тут я его сцапаю и притащу, как верный пес, императору, который поневоле признает мое усердие и поспешит загладить свою теперешнюю несправедливость. Или же – ведь императрица могущественна и пользуется большим влиянием на супруга! – я предупрежу ее об опасности… возьму ее под свою защиту и спасу ее. Тогда Мария Луиза изъявит мне свою признательность. – И, восторгаясь своей проницательностью, Фушэ, обнадеженный, успокоенный, сказал сам себе, потирая руки: – Пусть Нейпперг вернется через два месяца… тогда я отошлю вас в ваши поместья, герцог де Ровиго!
XII
– Вот шляпа вашей светлости! – сказала горничная Лиза, отворяя дверь гостиной, где Екатерина Лефевр, стоя пред трюмо, выгибалась и вертелась, примеряя амазонку, только что принесенную ей портнихой.
На другой день предстояла охота в Компьене, устроенная императором, и герцогиня Данцигская заказала себе для этого случая длинную юбку, жакет с металлическими пуговицами и кокетливую шляпку.
Она ворчала про себя, надевая юбку и корсаж, который оказался ей чересчур тесным:
– Ни за что не влезть мне в него! Наверное, он лопнет на мне, когда я буду стоять перед их величеством, и меня поднимут на смех! – заключила она вздыхая. – Ну, да что за важность? Наплевать! Я нисколько не хуже этих жеманниц! Ах, если бы только хоть одна из них попалась мне когда-нибудь с глазу на глаз! Королева Каролина, например! Даром, что она сестра императора, я задала бы ей такую трепку, что ух! Это напомнило бы ей то время, когда она сама ходила в прачечную. Мы присягали в верности и повиновении его величеству, а не ей! Черт возьми! Ведь не эта Мюратша выиграла сражение под Аустерлицем! Ну давай шляпу, Лиза! – Екатерина схватила головной убор, поданный горничной, надела на голову, слегка сдвинув на затылок, и, посмотрев в зеркало, воскликнула: – Совсем не к лицу мне эта шляпа! По-моему, она мала мне. Шляпочник делает их только по своей голове.
– Не прикажете ли, ваша светлость, позвать его? Он дожидается в прихожей. Это приказчик шляпного мастера.
– Хорошо, пусть войдет! – согласилась Екатерина и снова принялась вертеться и прихорашиваться перед трюмо.
Дверь отворилась. Герцогиня продолжала свое занятие, то снимая, то надевая шляпку, то сдвигая ее набекрень нетерпеливыми движениями. Но вдруг у нее вырвался крик: она увидала в зеркале человека, приведенного Лизой, приказчика из шляпной мастерской, обернулась и поспешно сказала, указывая озадаченной горничной на дверь;
– Оставьте нас!
«Что такое сегодня с герцогиней? – недоумевала Лиза. – Странное дело, как ее смутил приход этого приказчика из магазина!»
И, закрывая за собой дверь, плутовка рассмеялась:
– Ага! Должно быть, она знала его, когда была еще прачкой. Странная дружба, приятное воспоминание давних времен! Вот была бы потеха, если бы этот молодчик, прикативший из Парижа с головным убором для герцогини, уехал отсюда, снабдив украшением также и голову почтенного маршала! Ха-ха!
Пока Лиза потешалась таким образом над своей титулованной госпожой, та проворно подбежала к приказчику и, схватив его за руки, воскликнула:
– Это вы? Какими судьбами удалось вам попасть в Компьен?
– Я был в Париже и, зайдя к вашему шляпочнику, случайно узнал, что вам отправляют сюда готовый заказ. Я последовал за приказчиком, которому была поручена его доставка. Дорогой мне удалось с помощью наполеондора уговорить его, чтобы он передал мне свое поручение, а сам обождал меня в кабачке. Я заменил его и, по-видимому, искусно вошел в роль: по крайней мере ваши люди поддались на обман. Принимая меня, ваш управляющий предложил мне сделать приписку к вашему счету, лакей потребовал с меня полагающийся ему процент, а ваша горничная настоятельно рекомендовала мне не забывать о ее булавках. После всего этого, кажется, вы можете быть спокойны относительно моей безопасности!
– Какая неосторожность! Как будто вы не знаете, что у вас могущественные враги при дворе!
– Только один, именно сам император!
– И того достаточно! Ах, какая поднялась бы тревога, если бы узнали, что граф Нейпперг находится здесь!
– Никто не узнает! – беззаботно возразил Нейпперг.
Это действительно было так.
Не будучи в силах дольше переносить разлуку, влюбленный пренебрег всем, чтобы вернуться во Францию и увидать Марию Луизу, как предугадывал Фушэ.
– А шпионы! – подхватила встревоженная Екатерина. – Вспомните о том, что вас выслеживают, за вами наблюдают, ходят по пятам. Императору, конечно, доставляли сведения о вас, писали донесения.
Женскую прислугу императрицы расспрашивали обо всем. Одним словом, если вас найдут, если узнают о вашем пребывании во Франции, то вы погибнете!
– Я рассчитываю остаться здесь лишь самое короткое время; через два дня, самое позднее, мне надо пуститься обратно в Вену.
– Тогда зачем же вы явились?
– Я должен увидеть императрицу.
– Это невозможно! К чему такая настойчивость? Вы неосторожны! Мало того: вы не имеете права смущать покой императрицы, навлекать на нее подозрения.
Нейпперг задумался на минуту, потом, взяв за руку Екатерину, сказал ей с волнением:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16