может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.
Шофер стал наподножку полузаполненного ПАЗика:
-- Ну?! Кто еще до Москвы? Пятеркас носа! Есть желающие?
Какие-то желающие оказались, и Нинкатоже встрепенулась, двинулась было к автобусу, но затормозиланаполпутию
юСторож запирал парадные двери собора. Агафангел разоблачился уже, но все не решался выйти из церкви, мялся в дверях. Старушку даже убирающую подозвал, собрался пустить наразведку, но устыдился, перекрестил, отправил с Богом.
И точно: в лиловом настое вечера, почти слившаяся темным своим платьем с черным древесным стволом, поджидалаНинка.
-- Здравствуйте, -- сказалапересохшими вдруг связками.
-- Здравствуйте, -- остановился наполноге монах.
-- А вы что, и впрямь -- Агафангел? Непривычно очень. Вы и в паспорте так?
-- Н-нетю в паспорте -- по-другому. Сергей.
-- А я -- Нина, -- и Нинкаподалаладошку лодочкой. -- Познакомились, значит.
Монах коротко пожал ладошку и отдернул руку. Мимо прошли двое долгополых, недлинно, но цепко посмотрели напарочку.
-- У вас, наверное, неприятности будут, что я прям' сюдазаявилась?
-- Не будут. А что вы, Нина, собственно, хотели? -- изо всех сил охлаждал, бюрократизировал монах свой тон.
-- Прощения попроситью -- прошепталаНинкажарко. -- И вот, вы забылию -вынулаиз кошелькаперстень.
Монах отклонил ее руку:
-- Оставьте. Мне его все равно носить больше нельзя.
-- Нельзя?
-- Это аметист, -- покраснел вдруг монах. -- Символ девственности. Целомудрия.
-- А!.. -- прошептала-пропелаНинка. -- Так вы и вправду -- ни с кем никогда?
Монах сквозь землю готов был провалиться от неловкости.
-- Так у нас же с вами все равно ничего не было, -сновапротянулаНинкаперстень.
-- Нет, -- покачал головою Агафангел. -- Не не было.
Еще кто-то прошел в черном, оглянулся наних.
-- Все-таки я ужасная дура, -- сказалаНинка. -- Вы здесь так все навиду!
-- Неужели вы думаете, Нина, что мне важно хоть чье-нибудь о себе мнение, кроме собственного? И потом -- тут у нас не тюрьма. Я мог бы выйти отсюда, когдазахотелю
-- Поняла, -- ответилаНинка. -- Я не буду к вам приставать больше. Никогда, -- и быстро, склонив голову, пошлак воротам.
-- Нина! -- окликнул, догнал ее монах. -- Господи, Нина!
Неизвестно откуда, тьмою рожденный, возник старик, тогда, ночью, молившийся в келье:
-- Считай себя хуже демонов, отец Агафангел, ибо демоны нас побеждаютю -сказал и растворился, как возник.
-- Старец, -- шепнул Сергей после паузы. -- Мой духовник. Я должен ему исповедоваться.
-- Ты что?! -- ужаснулась Нинкасовершенно изменившимся вдруг, заговорщицким, девчоночьим тоном. -- Ты все ему рассказалю про нас?
-- Как я ему расскажу такое?! Никому, никому не могу! -- в лад, по-мальчишечьи, ответил Сергей.
-- А мне? -- спросилаНинкаи посмотрелаясными невинными глазами. -- А я, знаешь, я бабульке все-все рассказываю. У меня родители погибли -- мне шести не было. Нефть качали в Африкею
Зазвонили колокола.
-- К молитве, -- пояснил Сергей.
-- Иди, -- отозвалась Нинка.
-- Нет! Я буду тебе исповедоваться, -- и, схватив заруку, монах повлек, потащил ее по тропке к собору, к задней дверце.
-- Не надо! -- пыталась вырваться Нинка. -- Не надо туда! Вообще -- не надо!
-- Почему не надо? -- задыхался Сергей и отпирал замок извлеченным из-под рясы ключом. -- Почему не надо?! Мы ж -- исповедоваться!.. -- и почти силою втолкнул Нинку внутрь, заложил дверь засовом.
Нинкапритихла, шепнулав ужасе:
-- А если войдет кто?
-- До утра -- вряд ли. А и войдет -- что с того?..
Гулкие их шаги звенели, усиливаемые, размножаемые куполами-резонаторами. Уличный свет пробивался едва-едва, изломанными полосами. Сергей зажигал свечу.
-- Ой, что это?! -- Нинканаткнулась надерево и понялавдруг сама: -Покойница.
-- Ну и ладно, -- отвел ее от гробаСергей. -- Что ж, что покойница? Ты что, мертвых боишься? -- и усадил наковер, наступени какие-то, сам опустился рядом.
Потянулась тишина, оттеняемая колоколами. Сергей гладил нинкину руку.
-- Ну, -- вымолвилаНинканаконец.
-- Что? -- не сразу отозвался Сергей.
-- Ты ж хотел исповедоваться.
Сергей сдавленно хмыкнул -- Нинке почудилась, что зарыдал, но нет: засмеялся.
-- Что с тобою, Сережа? Что с тобой?!
-- Как я могу тебе исповедоваться, -- буквально захлебывался монах от хохота, -- когдаты и есть мой грех! Ты! Ты!! Ты!!!
-- Нет! -- закричалаНинка. -- Я не грех! Я просто влюбилась! Не трогай меня! Не трогай!
-- Ну почему, почему? -- бормотал Сергей, опрокидывая Нинку, роясь в ее одеждах.
-- Здесь церковь! Ты себе не простишь!
-- Я себе уже столько простилю
Бедабылав том, что, хоть онаточно знала, что нельзя, Нинке тоже хотелось -- поэтому искреннее ее сопротивление оказалось все-таки недостаточным. Все закончилось быстро, в одно мгновение, но и Нинке, и монаху его оказалось довольно, чтобы, как лампочным нитям, накоторые синхронно подали перенапряжение, раскалиться, расплавиться и испариться, сгоретью
Они лежали, обессиленные, опустошенные, аэхо, казалось, еще повторяло нечеловеческие крики, асвечка, догорая, выхватывалапредсмертно из темноты суровый лик.
-- Не бойся, -- обреченно произнес монах, когдапламя погасло совсем. -- Я не буду плакать. Не буду кричать натебя. Просто я ничего не знал о человеке. Ничего не знал о себе. Если это возможно, ты уходи сейчас, ладно? Зажечь тебе свет?
-- Не стоит, -- отозвалась Нинка. -- Я привыкла, я уже вижу, -- и встала; неловко, некрасиво принялась приводить в порядок одежду. -- Мы что, не встретимся больше?
-- Я напишу тебе. НаГлавпочтамт, ладно?
-- Ладно.
-- Извинию
-- Бог простит, -- незнамо откудаподхваченное, изверглось из Нинки.
Онаотложилазасов, вышланаулицу, постояла, стараясь не заплакать. Вернулась вдруг к собору, распахнуладверцу, крикнулав гулкую темноту:
-- Ты же не знаешь моей фамилии! Как ты напишешь?! -- и побежалапрочь.
Всю следующую неделю Нинкамучилась, страдала, переживалапримерно так:
юпаранойяльно накручивая нанаманикюренный пальчик дешевую цепочку с дешевым крестиком, читалаЕвангелие, отрываясь от него время от времени то ли для осмысления, то ли для мечтанийю
юназюзюкавшись и нарыдавшись со страшненькой Веркою, глядела, как тагадает ей засаленными картами и все спорила, настаивала, что онане пиковая дама, авовсе даже бубноваяю
ювыходя из метро, оглядывалась с надеждою увидеть в толпе лицо монашкаю
юбегаладаже наГлавпочтамт, становилась в очередь к окошку под литерою ЫНы, спрашивала, нет ли письмапросто наНиную
юсаматоже, черновики марая, писаламонаху письмо и ограничилась в конце концов простой открыткою с одним своим адресомю
юлежав постели, вертелав руках монахов перстень и вдруг, разозлясь, швырнулаего о стену так, что аметист полетел в одну сторону, оправав другую, и зарыдалав подушкую
юаназавтраползала-искала, сдавалав починку, -
все это в смазанных координатах времени, с большими провалами, про которые и вспомнить не могла, что делала, словом, как говорят в кино: в наплыв, -пока, наконец, сноване оказалась у монастырской проходнойю
Листья уже прираспустились, но еще не потеряли первоначальной, клейкой свежести. Монахи, которых онаостанавливала, отвечали нанинкины вопросы Ыне знаюы или Ыизвините, спешуы, и все это было похоже насговор.
Наблюдали заНинкою двое: Арифметик, поплевывающий в тени лаврских ворот, и сухорукий страж, который, выждав в потоке монахов относительное затишье, украдкою стукнул в окно, привлекая нинкино внимание.
-- Уехал, -- сказал, когдаонаподошла.
-- Куда?
Страж пожал здоровым плечом, но версию высказал:
-- К матери, наверное, наканикулы. Они все раз в год ездют.
-- А где у него мать?
Тут не оказалось и версии:
-- Я даже не послушник. По найму работаю. Присматриваются. Благословенья покане получил.
Нинкапотерянно побрелак выходу.
-- Эй, девушка! -- страж, высунувшись в окошко, показывал письмо.
-- Мне? -- вмиг расцветшая, счастливая подбежалаНинка.
-- Не-а. Ему. Вчерапришло. Может, от матери? Тут внизу адрес. Хочешь -спиши, -- и подал клок бумаги, обкусанный карандаш.
-- Санкт-Петербург, -- выводилаНинка, аАрифметик знай поплевывал, знай поглядывал.
Онашлаузкой, в гору, улочкою, когда, въехав правыми колесами набезлюдный тротуар, бежевая Ыдевяткаы прижалаНинку к стене. Распахнулась задняя дверца.
-- Не боись, -- сказал Арифметик и кивнул приглашающе. -- Тебя -- не тронем, -- а, увидев в нинкиных глазах ужас, добавил довольно: -- Надо было б -- нашли б где и когда. Бегать-то от нас все равно -- без пользы. Ну!
Нинкаселав машину.
-- В Москву, что ли, собралась? Подвезти?
-- Мнею до станции.
-- Сбежал, значит, Сергуняю -- не столько вопросил, сколько утвердил Арифметик. -- А куда -- ты, конечно, не знаешь.
Нинкамотнулаголовою.
-- Или знаешь?
Нинказамоталаголовою совсем уж отчаянно.
-- Адресок-то списала, -- возразил Арифметик. -- Пощупать -- найдем. Найдем, Санёк? -- обратился к водителю.
-- Запросто, -- отозвался Санёк.
Нинканапряглась, как в зубоврачебном кресле.
-- Ладно, не бзди. Я этот адресок и без тебя знаю. Питерский, точно?
Нинкаприкусилагубу.
-- Мы ведь с Сергуней, -- продолжил Арифметик, которому понравилось, что Нинкаприкусилагубу, -- мы ведь с ним старые, можно сказать, друзья. Одноклассники. И по этому адреску сергунинамамашане один раз чаем меня поила. Ага! Со сладкими булочками. Только вряд ли Сергуня там. Он ведь мальчик сообразительный. Знает, что я адресок знаю. Но если уж так получитсяю хоть, конечно, хрен так получитсяю что повстречаешь старого моего дружкараньше, чем я, -- передай, что зря он от сегодняшней нашей встречи сбежал. Мы с ним так не договаривались. Не сбежал -- может, и выкрутился бы, атеперью
Весомо, всерьез, были сказаны Арифметиком последние фразы, и Нинкарефлекторно бросилась назащиту монаха, самане подозревая, как много правды в ее словах:
-- Дане от вас! Не от вас он сбежал! От меня!
-- Телкаты, конечно, клевая, -- смерил ее Арифметик сомневающимся взглядом. -- Только слишком много насебя тоже не бери. Не надо.
-- Аю что оню сделал? -- спросилаНинка.
-- Он? -- зачем-то продемонстрировал Арифметик удивление. -- Он заложил шестерых. Усекла? Даты у него у самого и спроси -- наверное, расскажет, -- и хохотнул. -- Так чо? -- добавил. -- Не страшно наэлектричке-то пилить? Санёк, как думаешь? Ей не страшно? -- подмигнул обернувшемуся Саньку. -- А то давай с нами.
Нинкасновапомоталаголовою.
-- Тогда -- привет, -- и Арифметик распахнул перед Нинкою дверцу. -- Да! -- добавил вдогонку. -- Напомни, в общем, ему, что в задачке, в арифметической, которую я задал, ответ получился: две жизни. А он, будем по дружбе считать, расплатился в электричке заодну. Так что пусть готовится к встрече со своим Богом. Без этихю как егою без метафор. Короче: чтоб соблазнаот нас бегать больше не было -- убьем! Дешевле выйдет. И для него, и для нас.
Нинкахотелабыло сказать что-то, умолить, предложить любую плату, -- только выпросить у Арифметикамонахову жизнь, -- но прежде, чем успелараскрыть рот, машинасорвалась с местаи скрылась в проулке.
-- До Санкт-Петербургаесть? -- Нинкастоялав гулком, пустом полунощном кассовом зале Ленинградского вокзала.
-- СВ, -- ответилакассирша. -- Один, два? -- и принялась набивать наклавиатуре запрос.
-- Аю сколько? -- робко осведомилась Нинка.
-- Сто сорок два, -- ответилакассирша. -- И десять -- постель.
-- Извините, -- качнулаНинкаголовою. -- А чего попрощею не найдется?
Красавец-блондин, перетаптывающийся в недлинном хвосте у соседнего окошечка -- сдавать лишний -- прислушался, положил наНинку глаз.
-- Попроще нету, -- презрительно глянулакассирша. -- Так чт, не берешь?
Нинкасновакачнулаголовою, отошла.
-- Я сейчас, -- бросил блондин соседу по очереди и подвалил к Нинке. -- У меня есть попроще: совсем бесплатный. Но вместе.
Нинкапосмотреланаблондина: тот был хорош и, кажется, даже киноартист.
-- Вместе так вместею
В синем, почти ультрафиолетовом свете гэдээровского вагонного ночникакрасавец-блондин стоял наколенях перед диванчиком, где лежалазамалым не полностью раздетая, равнодушная Нинка, и ласкал ее, целовал, пытался завести.
-- Ну что же это такое?! -- вскочил, отчаявшись, рухнул насвой диванчик. -- Мстишь, что ли? Забилет?! Дакак ты не понимаешь -- одно с другимю
-- Все я понимаю, -- отозвалась Нинка. -- Все я, Димочка, хороший мой, понимаю. И трахаться люблю побольше твоего. Только кайф исчез куда-то. Ушел. И не мучайся: ты здесь не-при-чем!..
Нинкаскучно -- давно, видать, -- сиделанахолодных ступенях парадной.
Загромыхал лифт, остановился. Нинкаглянула: нестарая, очень элегантная дама, достав ключи, отпиралату самую как раз дверь, которая и нужнабылаНинке.
-- Вы -- сережинамама?
Дамамедленно огляделаНинку с головы до ног, что последняя и принялазаответ положительный.
-- Здравствуйте.
-- Здравствуйте, -- отозвалась дама. -- А вы очень хорошенькая.
-- Знаю, -- сказалаНинка.
Дамаоткрыладверь и вошлав прихожую не то что бы приглашая засобою, но, во всяком случае, и не запрещая.
-- Вы застали меня случайно. Мы с мужем живем в Комарово, надаче. Мне понадобились кой-какие мелочи, -- расхаживаладамапо комнатам, собирая в сумку что-то из шкафа, что-то из серванта, что-то из холодильника.
Нинка, едване рот разинув, осматривалаочень ухоженную, очень богатую квартиру, где вся обстановкабылаили антикварной, или купленною завалюту. Компьютер, ксерокс, факс, радиотелефоню Подошлак большой, карельской березою обрамленной юношеской фотографии Сергея.
-- Есть у вас время? Можете поехать с нами. Вернетесь электричкой.
-- А Сергейю -- надеясь и опасаясь вместе, спросила, -- там?
-- Где? -- прерваладамасборы.
-- Ную надаче?
-- Сергей, милая моя, в Иерусалиме.
Нинкавздохнула: с облегчением, что жив, не убили что вряд ли доступен сейчас Арифметику и его дружкам, но и огорченно, ибо очень настраивалась увидеть монахаеще сегодня.
-- И, судя по всему, пробудет там лет пять-шесть. Или я принялавас закого-то другого? Это вы -- его скандальная любовь?
-- Н-наверноею -- растерялась Нинка, никак не предполагавшая, что уже возведенав ранг скандальной любви.
-- Это в от него беременны?
1 2 3 4 5 6 7 8