он положил пистолет на столик и средним пальцем осторожно продвинул его к Ивану. Иван левой рукой взял пистолет и сунул его в карман.
– Теперь ты, – сказал он второму. – делаешь то же самое.
Второй парень тоже растопырил пальцы и сунул их себе под мышку, за левую полу легкого летнего пиджака. Он начал вытаскивать пистолет, чтобы положить его на стол, но толи от волнения, толи нарочно, но пальцы его задрожали и пистолет упал на мраморный пол с характерным металлическим стуком. Не известно, на что он рассчитывал, если делал это нарочно. Может быть надеялся, что Иван сунется поднимать упавшее оружие или заставит это сделать его самого и тем самым он получит хоть какой-то шанс для атаки. Но Иван, еще до того, как произнести первую фразу, просчитал такой вариант и заранее принял решение, как действовать в этом случае. Он был уверен, что падение пистолета послужит сигналом для всех остальных охотников, сколько бы их не находилось в этом зале. Решение его было очень невыгодным для парня, уронившего пистолет, как впрочем и для его спутника, уже расставшегося с пистолетом.
Иван, не медля ни секунды, два раза выстрелил, правому в живот, левому – чуть ниже, и вместе с их падающими телами бросился на пол так, чтобы опрокинувшийся столик и тела парней загораживали его от выстрелов со стороны зала. В том, что выстрелы сейчас последуют, Иван был уверен. Только не знал, сколько человек по нему будет стрелять. Он предполагал – от двух до пяти.
Едва все они коснулись пола, как с трех точек зала застучали выстрелы. Шестой, стоя на широко расставленных ногах посреди очереди в кассу, стрелял держа пистолет обеими руками, вытянув их далеко вперед. Он успел сделать три выстрела, но поскольку цели не видел, попал два раза в крышку столика и один раз в плечо лежащего и корчившегося от боли раненного Второго.
Десятый, оттолкнув осточертевшие ему за день лоток, тоже с вытянутых рук произвел два выстрела, так же не видя Ивана за лежащими на полу телами. Оба раза он попал в спину Третьему, только раненому выстрелом Ивана, и добил его окончательно.
Больше всего шума наделал Седьмой. Выхватив из лежащего у него на коленях саквояжа автомат, он вскочил и с нечленораздельным криком начал молотить очередью все подряд в куче на полу кафе, надеясь, что ему удастся всадить хотя бы пулю в Ивана. Собственно говоря, этой своей цели он достиг. Как ни прикрывался Иван телом второго от автоматных выстрелов, пули рикошетили от мраморного пола и два из них попали ему в бедро.
Седьмому может быть и удалось бы прикончить Ивана, позиция которого была весьма невыгодной, но он отвлекся от Ивана ради Девятого, при первых выстрелах проснувшегося и севшего в кресле. Седьмой не мог упустить такого момента и чуть изменив вектор стрельбы, срезал у того короткой очередью полголовы.
Иван уже держал в обеих руках по пистолету и готов был начать ответный огонь, как выстрелы в его сторону прекратились, хотя стрельба и продолжалась. Оттолкнув от себя изрешеченное пулями тело Второго, Иван увидел, как неподалеку от него оседает вниз парень с автоматом в руках, как безжизненно повисла правая рука у продавца книжного лотка и он пытается поднять с пола пистолет левой. Около касс один из пассажиров очень технично проведенным приемом ломал руку, держащую пистолет еще одному охотнику.
Все это происходило как в театре, в неподвижных декорациях. Среагировать успели лишь профессионалы, остальные пассажиры успели лишь рты пораскрывать – кто для крика, кто от удивления. Впрочем, седьмой зацепил несколько человек из пассажиров автоматной очередью.
Зато через мгновение все пришло в движение и начался самый настоящий сумасшедший бразильский карнавал в его российском варианте. Не только русский бунт может быть бессмысленным и беспощадным, как заметил знаменитый русский живописатель национальных нравов. Не менее бессмысленна и беспощадна и русская паника.
Весь Казанский вокзал взорвался воплем. В кассовом зале он достигал предела, который может выдерживать человеческое ухо. Женские визги доходили до ультразвука и барабанные перепонки начинали вибрировать с такой частотой, пытаясь догнать этот визг, что разрывали сами себя, не в силах находиться одновременно в двух фазах акустического колебания. Мужчины отличались не высотою тона, а децибелами. То ли от срикошетивших пуль, то ли от акустической силы звука, лопнули и обвалились дождем осколков стекла в двух кассах, увеличивая и без того предельную панику.
Дальше от кассового зала сила криков ослабевала, но и там вопили так, что услышать самого себя было трудно. Каждый, с кем рядом не было его спутников, – членов семьи, знакомых, друзей, провожающих – был уверен, что они находятся в кассовом зале, из которого донеслась беспорядочная и интенсивная стрельба, и вопил, что было мочи, от страха, что так оно и есть.
На улице Непрерывного крика не стояло, но беспорядочный шум возникал то там, то тут, волнами прокатываясь вокруг вокзала.
Первая двигательная реакция людей, находящихся в кассовом зале была – бежать прочь, наружу, туда, где не стреляют. Хотя стрелять уже перестали, но на это никто не обращал внимание. Руководствуясь элементарной логикой: раз только что стреляли, значит сейчас опять начнут. И Именно там, где стреляли только что.
У тех, кто был вне зала, и предполагал, что их близкие находятся в кассовом зале, первая реакция была – бежать к ним, спасать. Хотя как и кого они могли спасать? Но человек обычно не думает об этом. Он сначала прибегает на место происшествия, а потом уже начинает думать, что делать. И никогда не задумывается – а зачем он сюда вообще прибежал? Потому, что никто и никогда в таких ситуациях не признается даже самому себе, что на девяносто процентов их действиями руководило любопытство.
Итак, одна толпа ринулась из зала, другая – в зал. В узких проходах они столкнулись. барьерчики, поставленные никитинскими оперативниками были отброшены и толпы начали выдавливать друг друга в свободное пространство, не пуская друг друга к цели. Те из оперативников, кто после первых выстрелов успел выскочить из своего закоулка и попасть в эпицентр ситуации, могли продолжать активные действия. Остальные оказались плотно придавленными напирающей толпой пассажиров к стенам, которые они «ремонтировали» весь этот нудный день.
Народ с улицы тоже ломанулся внутрь, окончательно запирая выходы из вокзала. Четвертый, мотавшийся на перроне, одним из первых устремился вовнутрь, и один из первых столкнулся с пассажирами, бегущими обратно. Троих или четверых ему удалось отшвырнуть со своего пути, но потом народ повалил сплошным потоком и запер его в одном из небольших промежуточных зальчиков, сжав настолько, что не было возможности пошевелить руками. Но пробовал было брыкаться, но прижатый к нему толстый украинский дядька так врезал ему лбом в висок, что он потерял сознание и предпочел больше не рыпаться.
Торчащего на проходе и парализованного Иваном Одиннадцатого свалили первые же выбегающие из зала обезумевшие пассажиры, и он, не в силах подняться, был просто затоптан теми, кому пришлось идти по нему и стоять на нем, потому, что больше идти и стоять им было негде.
От Ярославского и Ленинградского по подземному переходу бежали к Казанскому многочисленные любопытные и обеспокоенные, и им тоже пришлось столкнуться с теми, кто стремился покинуть Казанский вокзал. Все они, и те, и другие, застряли под землей.
Больше всего повезло тем, кто бежал через площадь поверху. Они сохранили оперативный простор для своих действий и свободу передвижений. Из них составилась внушительная толпа любопытных, кружащаяся вокруг вокзала и уже сообразившая, что соваться внутрь не стоит.
Внутри вокзала в двух местах никитинские бойцы, стремясь остановить напирающих на них людей, успели выстрелить их пневмопушек, стреляющих ловчими сетями. Запутавшиеся в них люди – человек по десять в каждой – свалились на пол и послужили новому повороту ситуации. Люди как доминошки валились друг на друга и увлекали стоящих рядом с ними на пол. Паника переходила в партер.
Иван сумел оценить ситуацию и ее возможные последствия, нежелательные для себя, очень быстро. После паники милиция начнет свои разборки, а выбраться будет уже чрезвычайно трудно. Поэтому Иван накрыл голову своим форменным кителем и ломанулся прямо в высокое окно, у которого стояли столики кафешки. Вместе с осколками стекла и только еще начинающимся воплем в кассовом зале, он выкатился на улицу, показав дорогу многим другим. За ним устремилась часть толпы, и Иван немедленно с нею смешался.
Не выбираясь из толпы, он переложил свои пистолеты, теперь уже три вместе с двумя трофейными, в небольшую кожаную сумочку, которая у него была приготовлена специально для этого, стянул с себя форменный китель и «потерял» его на бегу.
Покинув толпу, он прошел под железнодорожным мостом на Каланчевскую и в первом же попавшемся киоске купил на оставшиеся у него заработанные у высокого толстяка монетки бинт и расческу. Прямо в скверике у железной дороги перебинтовал себе ногу, став объектом внимания прохожих – двух девушек, мужчины с дипломатом и старушки с объемистым пакетом, набитом продуктами.
Девушки, увидев Ивана, стягивающего джинсы, подумали невесть что и ускорили шаг. Мужчина остановился, поскольку заметил, что голая нога Ивана в крови и, отчего-то засомневавшись, спросил:
– С вами все в порядке? Вам нужна помощь?
Иван покачал головой и ответил:
– Нет. Спасибо. Справлюсь сам.
Мужчина пожал плечами и пошел дальше, правда, все время оглядывался.
От бабульки, как выяснилось, так просто оказалось не отвязаться.
– Ох, милок, – всплеснула она руками, поставив свой пакет на асфальт, – где ж тебя так?
Иван сразу понял, что прогнать ее не удастся, поскольку она намеривалась отдохнуть от своего тяжеленного пакета, а свойственная всем московским бабкам любознательность давала ей к этому железный повод.
Поэтому он, продолжая бинтовать ногу, ответил срывающимся голосом.
– На Казанском сейчас кучу народа постреляли. Я еще легко отделался. Там трупы – десятками. Народу – толпа. С автоматов били...
Последние слова он договаривал уже вслед устремившейся к вокзалу старухе, которая подхватив свой тяжелый пакет, развила рекордную для себя скорость.
Иван усмехнулся. Он закончил с ногой, натянул окровавленные джинсы, причесался и захромал вверх по Каланчевской. Дойдя до первого коммерческого ларька, купил джинсы, зашел за ларек и морщась от боли в простреленной ноге переоделся. Свернув свои джинсы, он сунул их в какую-то щель под ларьком и пошел потихоньку дальше. Теперь он мог привлечь внимание только тем, что немного хромал на левую ногу, да на локте у него была свежая царапина – задел осколком стекла, когда вылетал через окно.
Через двадцать минут он добрался до Красных ворот и спустился в метро. Доехав до Кировской, перешел на Тургеневскую, сел в вагон и вздохнул с облегчением. Теперь можно было отдохнуть до самой Октябрьской.

Глава VIII.

Илья был на площади, когда увидел, что от Казанского люди рванули, как тараканы от дихлофоса.
«Наконец-то», – процедил он сквозь зубы и по верху побежал к Казанскому вокзалу, навстречу выскакивавшим из него пассажирам. За ним бежали еще какие-то люди. Кажется, в милицейской форме.
Когда он пересек площадь, вокзал был уже заперт толпой народа. Внутрь проникнуть было невозможно. Илья влился в группу, которая моталась вокруг вокзала, руководимая острым любопытством. Илья вполне разделял их стремление проникнуть в суть происходящего внутри вокзала. Его, прежде всего, интересовали два вопроса – убит ли Иван и кто из его людей остался жив.
Честно говоря, он совсем бы не так спланировал встречу с Иваном. Но разве он мог что-нибудь сделать! Во-первых, менты, того гляди, Ивана перехватят. А живым им его давать нельзя. Кто его знает, насколько он разговорчив окажется. Волей-неволей приходится вставать рядом с ними, следить за ситуацией. Нам-то он и мертвый подойдет.
А кроме того, разве с этим разбродом в первой десятке, кого-нибудь что-нибудь можно заставить сделать так, как ты хочешь? Их легче начать расстреливать за невыполнение приказа Председателя СК в боевой обстановке. Но Илья знал, что расстрелять он успеет одного, – того, кто первый попадется. А дальше начнут расстреливать его. Чтобы потом вновь устроить выборы Председателя...
«В результате, лезут сами, – ворчал про себя Илья. – Кто во что горазд, тот так свой огород и городит, а все, что я могу – следить, что б только друг с другом не связывались.»
Вокзал начал потихоньку освобождаться от толпы. Люди выбирались из здания вокзала и попадали, как тут же отметил Илья, в кольцо милиционеров, которых неожиданно появилось около сотни. Они перекрыли все немногочисленные выходы из здания и, выпуская народ, обыскивали его на предмет оружия, проверяли документы и задерживали всех, у кого документов не оказывалось.
Илья видел, как проверяли Четвертого, но мало за него беспокоился. Не дурак же тот в конце концов, чтобы лезть в руки милиции с пистолетом! Как ни дорого личное оружие во время игры, но жизнь дороже...
Четвертого милиционеры проверили и отпустили, как и всех остальных. Пистолета у него не оказалось, а документы с московской пропиской были в порядке.
Четвертый присоединился к толпе зевак. Илья тут же подошел к нему, дернул за руку, вопросительно посмотрел. Тот молча пожал плечами. Илья сплюнул, выматерился. Стали ждать дальше, уже вдвоем.
Примчались машины скорой помощи, целой стаей. Приехало двенадцать машин, их подогнали вплотную к выбитому Иваном окну в кассовый зал и через него стали выносить на носилках тела и грузить в машины неотложки. Когда двенадцать носилок вынесли, окно вновь перекрыли омоновцы. Насколько Илье удалось рассмотреть издалека, ни Ивана, ни кого-либо из своих, он среди раненых не увидел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24