Совсем истерзался. Однако он стерпел, плача, встретил зарю, а утром смотрит: на его соломенном плаще и на всем, куда пролились его слезы, слезы-то видны кровавые. «Вот, значит, и правду говорят: когда безудержно горюешь, то льются кровавые слезы» — вот что говорил он. «В этот миг такое меня охватило желание выбежать к ним», — потом рассказывал он. Так она ничего о нем не узнала. А тут наступил срок поминовения государя. Чтобы можно было снять траурные одежды, множество придворных вышло для омовения на берег реки. Вдруг является перед ними странного вида отрок и приносит письмо, написанное на листе дуба. Взяли они, посмотрели:
Мина хито ва
Хана-но коромо ни
Нарину нари
Кокэ-но тамото ё
Каваки дани сэё
Все люди
В праздничные одежды
Облачились.
О рукав монашеского одеяния,
Ты бы хоть высох! —
так было написано, и узнали руку Рё-сёсё. «Куда же он девался?» — стали спрашивать, принялись искать повсюду того, кто принес послание, но не нашли. А что сёсё стал монахом, по этому случаю люди и узнали. Однако где он — так никому и неведомо. И вот, услышав, что он живет на свете, Годзё-но кисай-но мия послала придворного на его поиски в горы. Но как услышит гонец: «Здесь он», кинется туда, а он опять исчез, и никак с ним не встретиться. Но вот как-то гонец совершенно случайно забрел туда, где тот скрывался. Сёсё спрятаться не успел, и они встретились. Сказал гонец, что послан из дворца, и говорит: «Изволила она сказать: теперь, когда государя уже нет, в память о нем дорожу я теми, к кому благоволил он, и то, что вы, покинув свет, скрываетесь, очень меня печалит. Отчего, в горах и рощах молебны совершая, не дали нам знать о себе? И даже в родных местах ваших ничего о вас не было слышно, и все плакали и терзались в печали. Ответствуйте, какие намерения в душе тая, вы так поступили? — соизволила она сказать. Я же справлялся о вас и там и сям и наконец добрался сюда». Сёсё-дайтоку, плача, сказал: «Высочайшему повелению со всей покорностью повинуюсь. Император скончался, и я, к его благодеяниям привыкший, не хотел и краткое время оставаться в том мире, где его уже нет. И вот скрылся я в глуби гор, думая, что умру, как кончится срок моего затворничества, но, как ни удивительно, до сих пор продолжаю жить. Очень признателен, что посетили меня. А что касательно детей моих, то никогда я о них не забывал», — сказал он, и:
Кагири наки
Кумови-но ёсо-ни
Вакару то мо
Хито-во кокоро-ни
Вокурадзарамэ я ва
«Словно в беспредельной
Дали колодца облаков,
Разлучились мы,
Но милая в сердце
Ведь по-прежнему осталась, —
доложи государыне, что так я сказал». Взглянул гонец на лицо и тело монаха, и так ему стало грустно — просто ни с чем не сравнить. Совсем он был не похож на прежнего, одна тень осталась, а одежды на нем было — только соломенный плащ. Вспомнил придворный, как тот был хорош собой, когда служил в чине сёсё, и не мог унять слез. Сказал, что очень все это печально, и, поскольку была это горная глушь, где и на короткое время не стоит человеку оставаться, он, не переставая плакать, молвил Ёсиминэ: «Прощайте», вернулся в столицу и доложил все по порядку о том, как он посетил дайтоку. Государыня тоже очень плакать изволила. Придворные тоже весьма плакали и печалились. Ответ государыни и письма придворных было решено послать через того же гонца, но на прежнем месте Ёсиминэ опять не оказалось.
Как-то дама по имени Оно-но Комати в первом месяце года отправилась в храм Киёмидзу. Совершала она молебны, прислушалась: какой-то священник удивительно благородным голосом читает молитву «Дарани». Оно-но Комати подивилась, но с равнодушным видом послала слугу узнать, и тот, разглядев, доложил: «Там в углу сидит монах, одетый лишь в соломенный плащ, а у пояса подвешена коробочка с кремнем и кресалом». Снова она прислушалась: голос его звучал так благородно и торжественно, не мог он принадлежать простолюдину, и подумала она, а вдруг это Сёсё-дайтоку? «Что-то он скажет?» — подумала она и говорит: «Я здесь, в этом храме, и очень мне холодно. Не одолжите ли мне одежду?» — и прибавила:
Ива-но ухэ-ни
Табинэ-во сурэба
Ито самуси
Кокэ-но коромо-во
Варэ-ни касанаму
Когда на скале,
В пути, приходится спать —
Так холодно.
Одежды монашеские
Не одолжите ли мне? —
так сказала, а он в ответ:
Ё-во сомуку
Кокэ-но коромо ва
Тада хитохэ
Касанэба цураси
Идза футари нэму
У отринувшего мир
Монашеская одежда
Одна всего.
Не одолжить — жестоко.
Что ж, может быть, ляжем вдвоем? —
так он сказал, и она тут же поняла, что это сёсё, и, поскольку они раньше часто беседовали, захотелось ей встретиться и поговорить с ним, пошла она к нему, а он скрылся, и нет его, будто погас. Искала она его по всему храму, но он снова убежал и скрылся. Этот пропавший священник достиг самого высокого духовного сана — содзё — и поселился в храме Ханаяма. У него были дети, рожденные в то время, когда он жил в миру. Старший сын служил в чине сёгэн левого приказа и был допущен ко двору. И вот лишь прослышал он, что отец его живет в этом мире, попросил он матушку, та его отпустила, и он отправился к отцу, а тот сказал: «Сыну монаха тоже должно стать монахом», и сын также стал монахом.
И такое стихотворение:
Орицурэба
Табуса ни кэгару
Татэнагара
Миё-но хотокэ-ни
Хана татэмацуру
Если срываешь цветок,
То к рукам пристает грязь.
Таким, как он растет,
Я подношу его
Буддам трех миров, —
тоже сложил содзё.
Этот сын Ёсиминэ, дайтоку, против воли принявший сан, душой не был согласен со своим положением и в отличие от отца и в столицу хаживал, и отправлял любовные письма. Дочь одного человека, что был родственником этого дайтоку, семья готовила к служению во дворце, и отец неустанно пекся о ней. И вот тайно обменялись они с дайтоку клятвами. Слух об этом дошел до отца, и он жестоко бранил и дайтоку и дочь, запретил дайтоку появляться, и тот стал послушником в горном храме, даже словом не мог с ней обменяться. Прошло много времени, и вот старшие братья этой девушки, о которой шумела молва, поднялись в горы для свершения обрядов. Пришли они в дом, где жил этот дайтоку, рассказывали ему о том о сем, там и почивать легли, тогда дайтоку написал на воротнике одежды старшего брата девушки:
Сиракумо-но
Ядору минэ-ни дзо
Окурэнуру
Омохи-но хока-ни
Ару ё нарикэри
На пике горы, где находят приют
Белые облака,
Влачу дни свои.
Полным неожиданностей
Этот мир оказался —
так написал, и брат этот, придворный третьего ранга приказа хёэ, ни о чем не подозревая, отправился в столицу. Сестра его, заметив написанное, верно, очень печалилась. А дайтоку достиг сана содзу и жил под именем Кёгоку-но содзу.
169
В давние времена человек, служивший в чине удонэри, отправился в страну Ямато, в храм Ова, гонцом с подношениями храму. В окрестностях Идэ из некоего красивого дома вышли женщины и дети и стали смотреть на путника. Одна недурная собой женщина стояла у ворот с пригожим ребенком на руках. Лицо этого ребенка было очень красиво, и, остановив на нем взгляд, удонэри сказал: «Принеси-ка сюда ребенка», и женщина подошла ближе. Посмотрел он вблизи, видит — истинная красота — и говорит: «Не выходи ни за кого другого. Будь моей женой. Вот вырастет он, и я вернусь. А это возьми на память», — сказал он, снял с себя пояс и отдал ей. Потом развязал пояс на ребенке, привязал к письму, которое было при нем, и велел нести его дальше. В этот год ребенку было всего лет шесть-семь. Этот кавалер был охотником до игры в любовь, потому так и сказал. А ребенок об этом не забыл, все время в памяти держал. И вот прошло лет семь-восемь, опять этот кавалер был назначен гонцом, отправился, как говорят, в Ямато, остановился в окрестностях Идэ, смотрит — впереди колодец. А там женщины набирают воду и так говорят…
170
Государственный советник Корэхира в те времена, когда он был еще в чине тюдзё, служил по особым поручениям у ныне покойного сикибугё-но мия, постоянно бывал во дворце и часто вел разговоры с фрейлинами. Вот как-то был он послан с поручением из дворца, да простудился и очень страдал. В заботе о нем Хёэ-но мёбу сама приготовила ему лечебное сакэ, закуски и послала ему. В ответ ей: «Очень обрадован вашим вниманием. Так мне неприятно, что я заболел», сказал он и:
Авояги-но
Ито наранэдомо
Харукадзэ-но
Фукэба катаёру
Вагами нарикэри
Хоть и не зеленой ивы
Ветвь,
Но весенний ветер
Подул, и уж перед ним клонюсь —
Таков я —
так сложил. Хёэ-но мёбу в ответ:
Исасамэ-ни
Фуку кадзэ-ни я ва
Набикубэки
Но вакисугусиси
Кими-ни я ва арану
Краткое время
Дующий ветер
Клонить вас,
Выдержавшего осенние бури,
Не должен.

171
Когда нынешний хидари-но отодо, левый министр, был в чине сёсё, он постоянно навещал Сикибугё-но мия. У этого принца служила дама по имени Ямато, и он обменялся с ней клятвами, дама же эта безудержно предавалась игре в любовь, и очень она ему нравилась и казалась занятной. Однако встречаться им было трудно, и Ямато:
Хито сирэну
Кокоро-но ути-ни
Моюру хи ва
Кэбури ва татадэ
Куюри косо сурэ
Неведомый людям
В глубине сердца
Горящий огонь.
Дым от него не встает,
А лишь слегка курится —
так сложила. Ответ был:
Фудзи-но нэ-но
Таэну омохи мо
Ару моно-во
Куюру ва цураки
Кокоро нарикэри
На самом деле
Дым от горы Фудзи —
От непрестанного огня,
А если курится — от равнодушия
Сердца это.
Но вот долго не приходил он, и она за это время извелась в ожидании. Уж что было у нее на уме — неизвестно, но она решила сделать вот что. Никого об этом не извещая, села в карету и отправилась во дворец. Остановила карету у ворот левого конюшенного приказа и подозвала проходившего мимо. «Как бы мне переговорить с сёсё-но кими?» — спрашивает. «Странно… Как же зовут ту, которой он понадобился?» — тихо проговорил тот и вошел. Еще один прошел и говорит то же самое, а потом другой вышел из дворца и сказал: «Наверно, он где-то во дворце. Но говорить с ним нельзя». Потом появился кто-то в верхнем одеянии, и, когда она стала настойчиво подзывать его, тот человек удивился и подошел к ней. «Здесь ли изволит быть сёсё-но кими?» — спрашивает она. «Здесь», — говорит он, и тогда она: «Есть у меня к нему неотложный разговор, передайте ему, что к нему пришли из дворца». — «Это очень легко. Но вы не забудете посредника? Очень грустно, когда встречаешь рассвет, а друга нет рядом» — так сказал этот человек и вошел во дворец. Очень много времени прошло, бесконечно долго она ждала его. Думала: «Видимо, и этот пропал, ничего не сказав сёсё. Что же теперь делать?» И тут он наконец появляется и говорит так: «Сёсё сейчас увеселяет особу императора, с трудом удалось с ним поговорить, и он сказал: кто же это ко мне пришел? Очень странно. Пойди узнай хорошенько — вот что он изволил сказать». Ямато отвечает: «По правде говоря, я из недостойных. Извольте передать, что я сама ему все поведаю». Тот доложил: «Вот что говорит эта дама». — «Уж не она ли это?» — подумал сёсё, очень ему это показалось и неловким и занятным. «Скоро приду», — велел он сказать, вышел и отправился к Хирохата-тюнагону, который был в это время в чине дзидзю, за советом. «Вот так и так. Как мне поступить?» Тогда в помещение левого приказа принесли из жилых комнат ширмы и циновки и там ее поместили. «Зачем вы это сделали?» — спросил сёсё, а она: «Очень неприятно мне, что…».
В доме принца Ацуёси даме по имени Ямато левый министр:
Има сара ни
Омохи идэдзи то
Синобуру-во
Косихики-ни косо
Васурэвабинурэ
То, что теперь
Обо мне не помните,
Терплю.
Но о любви
Забыть не могу и страдаю!

172
Император Тэйдзи обычно совершал, паломничества в храм Исияма. Правитель этой провинции тревожился: «Народ устал, и провинцию ждет гибель». Дошло это до ушей государя, и он изволил распорядиться: «Будем полагаться на другие провинции». И все стали привозить и готовить к приезду императора в других провинциях, и он в другие места ездить изволил. Наместник Оми все вздыхал и трепетал: как это государь прослышал о таких словах, и, решив сделать вид, что ни о чем не догадывается, на побережье Утиидэ, по которому император должен был двинуться в обратный путь, воздвиг для него временное жилище такой красоты, какую редко в мире встретишь. Посадил прекрасные хризантемы, приготовил все к высочайшему приему. Сам правитель был очень напуган и спрятался, поместили там одного Куронуси. Как раз следовал мимо император, и один из его приближенных говорит: «Почему это здесь Куронуси?» Император повелел остановить карету и спрашивает: «Зачем ты здесь?» И все стали его расспрашивать, а тот им всем отвечает:
Садзаранами
Мамонаку киси во
Арафу мэри
Нагиса киёкуба
Кими томарэ то ка?
С шумом набегающие волны
Быстро берег
Вымоют, верно.
Раз прибрежье чисто и красиво,
Может быть, ты соизволишь остановиться? —
так сложил. Император нашел стихи превосходными, сошел, одарил всех, кто там был, а затем к себе вернуться соизволил.
173
Однажды сёсё Ёсиминэ-но Мунэсада поехал по делам, и, когда он проезжал по Пятому проспекту, начался сильный дождь, и он встал, чтобы укрыться, в каких-то полуразвалившихся воротах. Заглянул внутрь — домик, крытый корой дерева хиноки, размером кэн в пять, а рядом кладовая, людей же не видно. Вошел он, огляделся: у лесенки цветет красивая слива. И соловей поет. Людей как будто нет, но через щель в занавеске приметил он какую-то даму высокого роста, в одежде светло-фиолетовой и ярко-алой поверх и с длинными волосами, и говорит она сама с собой:
Ёмоги охитэ
Арэтару ядо-во
Угуису-но
Хито ку то наку я
Тарэ-то ка матан
В плющом заросшем
Ветхом доме моем
Соловей
Поет, что кто-то придет,
Но кого мне ждать?
А сёсё:
Китарэдомо
Ихиси нарэнэба
Угуису-но
Кими-ни цугэё-то
Восихэтэ дзо наку
Вот пришел я,
Но не смею заговорить.
А соловей
Рассказать тебе о моем приходе
Учит меня в песне своей, —
сказал он мягким голосом. Дама испугалась, ведь она думала, что кругом — ни души, и не могла вымолвить ни слова, опасаясь, что увидят ее жалкое состояние.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12